Русская эмиграция в Париже: встретили «мордой об стол. Русская эмиграция в париже Русская эмиграция в Париже распадается

Корреспондент Сиб.фм на Парижском книжном салоне нашёл книгу с фотографиями Санкт-Петербурга внука русской эмиграции первой волны, сына звёзд американского балета и фотографа ЮНЕСКО Александра Орлова. И поговорил с её автором о жизни русских в Париже после революции 1917 года, традиции семейного стола без политики, балетных кампаниях за рубежом, поиске Америки врага и фотографиях, дающих свободу.

Нечего было делать - балерины забеременели

Расскажите подробнее вашу семейную историю: получается, вы внук той самой русской эмиграции первой волны?

Да, у меня в семье почти все эмигрировали из России. Отец Николай родился в 1914 году. Его отец, мой дед, ушёл на фронт Первой мировой войны до его рождения и не вернулся. Во время революции в 1917 году бабушкин дед - Орлов - был членом думы и губернатором Тверской губернии. Естественно, когда всё началось, они сразу побежали: были эвакуированы белой армией и в конечном итоге добрались до Одессы, а из неё в Турцию. Бабушка с ребёнком (моим отцом) провели там восемь лет. Так долго, потому что бабушка категорически отказывалась от Америки - и Южной, и Северной - как от страны дикарей. И в общем-то была права.

Русский балет Монте-Карло - балетная компания, созданная в 1932 году и разделившаяся потом на две самостоятельные антрепризы: полковника де Базиля и Рене Блюма

У этого поколения уже была французская культура, они говорили на этом языке между собой. Потому что после французской революции была огромная волна эмиграции из Франции в Россию, а потом наоборот. Так что бабушка всё время ждала, чтобы их пустили во Францию. В конце концов дождалась. Мой отец в принципе вырос там. В молодости он был заинтересован балетом, учился у известной балерины Ольги Преображенской, которая преподавала в Париже, и стал довольно известной международной звездой. Был в различных балетных компаниях, например, Русские балеты Монте-Карло, Гран балле дю марки де Куэвас, Русские балеты полковника де Базиля.

Со стороны мамы - Нины Поповой - тоже была связь с Францией. Дедушка Попов из Ростова - гидроэлектрический инженер с французским дипломом. Они попозже бежали, потому что к ним революция дошла не так быстро, как до Петрограда. Мама родилась в 1923 году.

Во Франции, как говорил мой дед, их встретили «мордой об стол».

Несмотря на то, что они все разговаривали по-французски и имели французские дипломы, он был шофёром такси. Но всё равно остались в Париже.

Ваши родители познакомились в Париже?

Да, познакомились в мире балета. Они вместе были на гастролях в Южной Америке с базильевской компанией. В Кубе компания забастовала, потому что Базиль им не платил.

Там нечего было делать, кроме как загорать и есть кокосовые орехи, поэтому многие балерины забеременели.

American Ballet Theatre в 1960 году стал первой американской балетной труппой, гастролировавшей в Советском Союзе

В этот момент их пригласили в Штаты, в Америку, где я и многие другие дети родились. Совсем случайно: мы могли бы быть и кубинцами, но оказались американцами. Это сыграло свою роль: известные балерины с рождёнными детьми в Америке довольно быстро получили все необходимые документы.

Потом они начали строить свою американскую карьеру - American Ballet Theatre, который создан именно этим поколением, потому что балета там в принципе и не было: он появился благодаря наплыву русских. По сути они стали основателями американского балета, но тогда всё было иначе: им не платили бешеные деньги, как потом другим беженцам, например Михаилу Барышникову, Наталии Макаровой. Зато они путешествовали по всему миру, их называли baby ballerinas. Моей маме было тогда лет 16, а в Штатах - 18.

Родители в юном возрасте уже объездили с балетом полмира: у них были гастроли по Австралии, Англии, Германии, Италии.

Меня оставляли в разных местах. Сейчас немыслимо оставлять ребёнка где попало, например в гостиницах. Помню, как было в Испании: мне сказали, что если что-то будет нужно, могу воспользоваться телефоном, кто-нибудь придёт. Вот такой babysitting. Чаще, конечно, оставляли у тётушек и дедушки, который жил в Париже.

Русская эмиграция на чемоданах

Какие детские впечатления остались самыми яркими о жизни с бабушкой, дедушкой и тётями и о русской культуре?

В детстве меня впечатляло понятие семейного стола. Когда малыш первый раз сел, то уже мог сесть и за семейный стол. Так у нас было заведено. Если ты будешь что-то говорить за столом, то должен свою мысль защитить, аргументировать.

То есть чушь нести нельзя!

Эти семейные столы длились часами: начиналось, как полагается, с борща, водки, сёмги, а заканчивалось пирожками. И разговоры, разговоры. Баба, как мы её называли, - Светлана Александровна - всё это готовила и каждый раз говорила:

«Ни в коем случае за этим столом про политику не говорить!»

Только она выйдет из кухни, как начинались разговоры о политике.

Так как они оба были профессорами, то приглашали своих коллег в гости. Летом мы жили недалеко от моря. После этого семейного стола и бесконечных разговоров ходили купаться. Возвращаемся - во всех домах синий и зелёный свет от телевизоров, а у нас на балконе слышны разговоры. Три часа утра, а у нас ещё никто не расходится. Другая культура и другие понятия - это мне позволило открыть свои горизонты и мир. Благодаря этому любопытству все эти университеты и школы меня не задавили. Они учат сидеть, молчать и являться вовремя. То же самое на работе.

Представители этого поколения сидели на чемоданах и не верили, что это безобразие может долго продолжаться. У них была одна мечта - вернуться, продолжать свою жизнь, культуру. Из-за этого нас постоянно мучали бесконечными уроками, в том числе балетными.

Я вырос в русском доме, в котором категорически было запрещено говорить по-английски - только по-французски или по-русски.

Телевизор был запрещён. Мы всегда через окна смотрели к соседям, на этот синий свет, и завидовали им.

Когда вы жили, учились в Париже, у вас было совмещение двух культур - русской и французской?

Да, помню, когда я был в третьем классе, мог сказать «лестница» по-русски и по-французски, а по-английски ещё не знал и вышел нарисовал на доске. В средней школе и в университете я лучше, чем профессор, говорил по-французски и постоянно поправлял её. Она мне говорила в ответ:

«Делай, что хочешь, только молчи».

Действительно двойная культура была: пересекал порог дома, а там висели иконы, портрет царя. В старости мои родные всё же съездили в Россию и вернулись с такими впечатлениями: «Ужас! Что же они сделали с русским языком?! Они его совсем загадили! Многие матерятся! На каждом углу грубые слова! Как же они могли так исказить наш родной язык?» Их поразило ещё то, как был заброшен Питер. Я столько слышал в детстве о Санкт-Петербурге, о том, какой это феерический город. Когда я туда приехал, то сравнил. Не знаю, как теперь, я уже семь лет там не был. Эти ларьки, эти старушки несчастные на улице. До сих пор это там есть?

Университет как бегство от идиотской войны

Потом вы пришли к преподаванию русского языка в университете?

Да, я окончил школу, выбрал Arts в Институте Дальнего Востока и России в Штатах. Это происходило во время Вьетнамской войны, поэтому тех, кто учился, не забирали. Дополнительная мотивация, благодаря чему меня не забрали на эту идиотскую войну. Я стал ассистентом профессора, преподавал русский язык. Нас настраивали против России. Когда я первый раз поехал в Россию, то сопоставил пропаганду с двух сторон.

Раньше выбор Arts в институте позволял тебе идти в любую сторону, а теперь либо ты программист, либо специалист по маркетингу, либо экономист. Если сейчас выбрать Arts, то трудно найти какую-либо работу. Многие дети моих знакомых окончили институт, но не могут найти работу. И такая ситуация по всему миру.

Моё поколение - конец эпохи. Денег нету, но я не могу жаловаться.

Я преподавал русский язык и литературу. Во всех университетах была программа «Учебный корпус офицеров запаса» (The Reserve Officers" Training Corps) для тех, кто записывался в армию: наиболее интеллигентных - посылали в университет, где они могли изучать культуру врагов, в том числе советской России.

Они даже по-английски еле-еле могли своё имя писать. У меня в классе, к сожалению, было большинство таких студентов, потому что их не забирали сразу на войну: они могли два года изучать русский язык, чтобы лучше понимать психологию противника. Я подумал с горечью: «Неужели это будут наши офицеры?» Но какие бы отметки они не получали, автоматически проходили, потому что государство платило университету. Это тоже меня разочаровало в преподавании. Если это политика и экономика, то где же тут образование?!

Библиотека The London School of Economics and Political Science является самой крупной в мире библиотекой по общественным наукам

Ещё один пример. Профессор из известного подразделение Лондонского университета -Лондонской школы экономики и политических наук (The London School of Economics and Political Science) был приглашён в наш университет преподавать во время Вьетнамской войны культуру Вьетнама. Он в свою очередь приглашал на конференции и преподавать буддистских монахов - из тех, которые в те времена сжигали себя на улице, облив бензином, в знак протеста против войны. Это не понравилось руководству: просто так выгнать престижного профессора они не могли, поэтому начали сокращать ему зарплату, подговаривали студентов бунтовать.

Так было в те времена. Я боюсь, что такие времена скоро вернутся. Сейчас идёт мощная пропаганда против России: Америка без врагов жить не может так же, как и Советский Союз не мог без революций.

Мы без войны не можем. К сожалению.

Съехал с рельс. В фотографию

Разочаровавшись в преподавании, вы выбрали фотографию?

Так как я столько лет провёл в академической среде, мне надоело там сидеть. Нужно двигаться, путешествовать, открывать себе горизонты. После того, как я и поучился, и попреподавал, понял, что это тупик. Конечно, можно преподавать восемь месяцев в году, а в остальное время, например, писать книги. Но всё равно ты прикован к университету, а с фотографией можешь быть свободным. Одна из причин, почему я заинтересовался фотографией, - ты не ограничен тематикой: можешь снимать что угодно.

Случайно заинтересовался фотографией ещё студентом. Что называется - съехал с рельс. Как говорили все мои старики:

«Как ты смеешь, у тебя такое образование, столько дипломов и ты будешь фотографом?»

Теперь моя карьера творческая, всё это благодаря эмиграции, которая дала мне дух авантюр. Даже мой отец сказал, когда я заинтересовался фотографией: «Я очень боялся, что ты будешь ходить в костюме и галстуке», а бабушки и тётушки возмущались: «Ты будешь голодать всю свою жизнь, работая фотографом!» Зато я проехал полсвета со своей профессией. Благодаря этому у меня уникальное мировоззрение: когда я слышу любую пропаганду, то сразу же её отсекаю.

Сейчас вы живёте не во Франции, а в Нью-Йорке?

Я жил во Франции много лет. Когда родители начали стареть, мне пришлось вернуться в Штаты, хотя я предпочитаю Европу, несмотря на все беспорядки с беженцами. Но и на Нью-Йорк не могу жаловаться - это космополитический город, где есть разные культуры. Мой отец философствовал и говорил о городе: «Нью-Йорк, Нью-Йорк - какая чудная страна!» Нью-Йорк мало общего имеет со всей Америкой. Там ни на кого косо не смотрят, а как только выезжаешь из Нью-Йорка, то начинается другое отношение, например, к тёмнокожим.

Рафинированная кухня и книги с фотографиями

Вы не просто фотографируете, а делаете книги с фотографиями: как правило, в соавторстве или самостоятельно тоже?

Я предпочитаю книги. Я вырос в такой среде: все мои старики, тётушки, преподавали в университетах. Я с детства окружён книгами.

Я впитал осознание того, что книга - это что-то вечное.

Есть старые книги, которые до сих пор привлекают. Первую книгу с фотографиями я писал самостоятельно. Сделал её о карнавале - языческом празднике, который существовал во всех культурах мира: ездил по Европе, Латинской Америке. Это праздник, который в той или иной форме существует по всему миру. В христианстве много веков подряд пытались задавить этот праздник, потом уложили его в традицию Масленицы.

Елена Молоховец - автор знаменитой книги «Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве» (1861)

Книгу о русской кухне царских времён я сделал совместно с моей тётей. В семье были многочисленные тома древних кулинарных книг, например, Елены Молоховец. Все рецепты тогда были написаны на французском. И шеф-повара были в основном французы. В какой-то степени эти книги - исторические документы, потому что они объясняли, как кормить куриц, чтобы у них был определённый вкус мяса. Сейчас это нам в голову вряд ли придёт. Например, их кормили можжевеловыми ягодами, из которых делают джин. Представляете, какая была рафинированная кухня в те времена?

Вообще с издателями сотрудничать сложно: они предпочитают в качестве авторов текста каких-то экспертов. Для книги о Санкт-Петербурге нашли архитектора, о балете - критика балета, о шёлковом пути - историка. Но эти все проекты придумываю я и представляю их издательству. Надо сказать, что издательский мир с каждым годом меняется, уменьшается.

Вы видите, что ползала Парижского книжного салона пустые.

Во Франкфурте в октябре есть мировая книжная выставка Frankfurter Buchmesse, где происходит то же самое.

Была эпоха, до цифровой культуры или на границе с ней, когда гораздо легче было найти издателей: они смотрели в первую очередь не на выгоду, а на интересную и необычную тему. Сейчас крупные издательства вытесняют небольших. Мне сложнее становится найти своего издателя. Мир в сфере издательской деятельности сильно поменялся, и я не уверен, что к лучшему.

С кем вы сделали совместную книгу о Санкт-Петербурге, которую я увидела на российском стенде Парижской книжной ярмарки?

Я даже не знал, что эта книга здесь будет, потому что издатель не участвует в этой ярмарке, она больше именно для продавцов книг.

Как всегда связи в жизни могут быть совершенно неожиданными, поэтому я встретил компанию людей, которые занимались охраной санкт-петербургских памятников. Они показали мне разные места, например, Русский музей, где есть бывший орловский дворец, Гатчину, и я затеял сделать книгу о Санкт-Петербурге. Начал приезжать и снимать этот город.

Исторический центр Санкт-Петербурга и связанные с ним группы памятников - первый в России (и СССР) объект Всемирного наследия ЮНЕСКО

С главным директором охраны памятников Санкт-Петербурга Борей Ометовым мы решили сделать эту книгу совместно с ЮНЕСКО. Потом мне предложили присоединиться к другому проекту ЮНЕСКО, посвящённому Великому шёлковому пути. Маршрут от Одессы, через Туркменистан до границы с Китаем мы проехали в два этапа. Я тоже сделал книгу, а ещё книги о японском городе Киото, Алжире.

Эфемерная культура и ЮНЕСКО

Книгу о близком вам балете вы сделали тоже с помощью ЮНЕСКО?

Балет я снимал всегда, особенно русский, который приезжал во время тогда ещё железного занавеса. Редко приезжали, их охраняли, потому что они искали возможность перескочить за рубеж. Потом я нашёл английского издателя, который заинтересовался этой темой и хотел, чтобы я снял русский балет за кулисами, как его творят. Меня отправили в Москву и Санкт-Петербург, где я снимал классы, репетиции, атмосферу театров за сценой.

У ЮНЕСКО есть такое понятие как эфемерная культура (ephēmeros): живая культура, которую ты видишь каждый раз разной. Балет именно такой, поэтому им эта тема тоже подошла.

Ездить в Россию в те время было очень сложно.

Когда я первый раз поехал туда, меня поселили очень далеко от города, в гостинице для скандинавцев, которые приезжали туда только напиваться, потому что это было дёшево. Благодаря ЮНЕСКО меня потом переселили в хорошую гостиницу.

С ЮНЕСКО мне повезло тогда. В те времена там все не было политизировано: были наука, культура, образование, а теперь пошла жуткая политика.

Доступ к директору был простым: говоришь, что есть идея, и приходишь на встречу.

Не дают деньги, но помогают: предоставляют допуски, письма, чтобы можно было легко осуществлять съёмку, например, в каком-нибудь алжирском дворце или храме. Во время проектных экспедиций все расходы покрывались. Сейчас же в здание ЮНЕСКО тяжело войти просто так: проще сесть в самолёт, чем зайти туда на выставку.

Что в фотографии для вас важно: может быть, предпочитаете какой-то жанр?

Для меня в фотографии нет жанра. Видишь что-то красивое и фотографируешь. Есть свадебные или интерьерные фотографы - это в большей степени зарабатывание денег. Я был фотожурналистом, но быстро понял, что меня мало привлекает человеческое безобразие, как я это называл. Помню, что в университете снимал демонстрации против войны, как полиция бьёт студентов, пускает газ или стреляет из водяных пушек. Но больше меня привлекает культура. Мне повезло, что в те времена в ЮНЕСКО двери были открыты. Можно было поехать куда хочешь, если есть хорошая идея.

Фотография - это очень личное. Если у фотографа есть определённый талант, то он выражает себя. Не каждому удаётся. Как и везде, бывают гении.

Сейчас все становятся фотографами, это всё меняет.

В таком случае я больше люблю работу с агентствами, когда команда трудится над идеей, создавая книгу, а не когда ты просто загружаешь огромное количество фотографий в какой-то фотобанк. Потом кто-то, не всегда занимающийся иллюстрациями профессионально, выбирает твою работу и где-то публикует. Порой можешь даже не узнать свой снимок! Человек, который , почувствовал, создал, отодвигается на второй план.

«Обессиленная продолжительной войной Франция нуждалась в мужском труде, ибо война унесла многих её сынов в могилу. Мужские руки ценились. Десятки тысяч русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много людей «сели на землю» и занимались сельским хозяйством — и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести — триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят. Но мы как‑то не мозолили глаза. В этом колоссальном городе мы растворялись как капля в море. Через какой‑нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином. Снимали «гарсоньеры» и мансарды, устраивались по-мелко-и крупнобуржуазному, ссорились с консьержками, приглашали друг друга — не к себе в дом (как на родине), а обязательно в ресторан к Прюнье или в кабачки на Сене, ежедневно совершали прогулки в Булонском лесу (с собачками и без собак), пили до двенадцати дня различные аперитивы.

Весь Монмартр кишел русскими. Вся эта публика группировалась около ресторанов и ночных дансингов. Одни служили гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне мыли посуду и т. д. , потом шли танцоры — «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок, потом артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки, молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку, потом цыгане, цыганки, цветочницы, зазывалы, швейцары, шофёры».

Прибытие русских эмигрантов в Париж, 1917. (wikipedia.org)

Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио, 1931. (wikipedia.org)

Нина Берберова, «Курсив мой»

«…православный собор на улице Дарю и все сорок сороков русских церквей Парижа и пригородов наполнялись «белыми русскими», как их называли тогда, остатками полков Деникина и Врангеля, молодцеватыми «чинами армии», с их преданными женами, портнихами, вышивальщицами, шляпницами, когда-то бывшими медсестрами Добровольческой армии или просто офицерскими дочками, белоручками и скромницами. Чины армии являлись в собор с детьми: сыном, записанным в мэрии Глебом-Жаном, и дочерью, Кирой-Жанеттой. Беленькие, синеглазые дети ползли на четвереньках к причастию, грудных подносили к чаше, хор Афонского гремел на всю церковь, на паперти стояли старушки-губернаторши, в прошлом — величественные дамы петербургского общества, «распутники», мужья которых давным-давно были заколоты или пристрелены. Среди них — нищие, с красными глазами и опухшими лицами, с грязной шляпой в руке:

Сильвупле, подайте бывшему интеллигенту. В пятнадцатом кровь проливал на полях Галиции… Теперь абориген Армии Спасения.

Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…

Подайте инвалиду Ледяного похода…

Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»

Прощание с императрицей Марией Федоровной, 1928. (wikipedia.org)

Обед эмигрантов в Париже, 1932. (wikipedia.org)

Нина Кривошеина, «Четыре трети нашей жизни»

«Осенью 1925 г. я, в силу сложных денежных обстоятельств, внезапно оказалась одной из хозяек русского ресторанчика «Самарканд». Мы вселились в смрадную комнату над этим бывшим кафе, небольшой зал разукрасили цветными платками, на столики поставили лампы в оранжевых абажурах; появилось пианино, кто-то порекомендовал двух милых юных подавальщиц, уже знавших толк в ресторанном деле, — и «Самарканд» вступил на свое новое поприще, а у кормила, за стойкой, встала я… Вскоре, как-то сама по себе образовалась и артистическая программа: появилась сперва прелестная, цыганского вида Лиза Муравьева «в своем репертуаре», вскоре начал каждый вечер выступать Жорж Северский, известный в мире русских кабаре певец, а затем чудесный музыкант с несноснейшим характером, но безупречным музыкальным вкусом — Владимир Евгеньевич Бюцов.

За ресторанной стойкой оказалась тогда не я одна, но и многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре стали одной из характерных черт Парижа тех лет, от 1922−23 гг. до середины 30-х годов. Были и совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, часто жившие в самых дешевеньких и подчас подозрительных отельчиках; впрочем, если «заводилась деньга», то и в этих ресторанах можно было кутнуть, закусить с графином водки, и уж обязательно появлялась музыка — бывало, что тренькал на гитаре сам хозяин, а кто-нибудь подпевал, и часто такой кутеж кончался слезами: «Эх! Россия, Россиюшка!»

Но были и роскошные, чрезвычайно дорогие кабаре, с джазом, певицами, красивыми дамами для танцев, обязательным шампанским, со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в псевдо-русских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки! Каких тут фокусов не придумывали! Об этом и сейчас еще горько вспомнить».

Русский продуктовый магазин в Париже, 1930. (wikipedia.org)

Русский ресторан «Якорь» княгини Варвары Репниной, 1930-е. (wikipedia.org)

Лев Любимов, «На чужбине»

«Многие казаки батрачили в самых тяжелых условиях и там и в других местах. Один из них, еще молодой и красивый парень, как-то приехал в Париж, зашел в «Возрождение» и разговорился со мной. Оказалось, что он стал батраком после того, как потерял работу на заводе. Работа была нелегкая, оплата низкая, но местом своим он дорожил, так как ему приглянулась дочь хозяина. Смущаясь и запинаясь, он обратился ко мне с просьбой составить для него по-французски любовное письмо. «Нехорошо там жить, — говорил он мне. — Не то что девушки, коровы и те ни слова не понимают по-русски. Никак с ними не сладишь!» Письмо я написал, причем он настаивал, чтобы такие выражения, как «голуба», «мое золото», были переведены на французский дословно. Вышло, в общем, малопонятно, но достаточно пылко. Через несколько лет я снова встретил его. Он постарел, отяжелел. Однако выглядел еще молодцом, со своими лихо закрученными усами и французской кепкой, по-казацки заломленной набекрень. Сообщил, что женился на дочери фермера; тот вскоре умер, и теперь фермером стал он сам. Но жизнь по-прежнему не удовлетворяла его: не ладил с женой. «Эксплуататорша, — говорил он — точь-в-точь как ее отец. И кого эксплуатирует? Таких же казаков, как я, которых я устроил на работу. Черства, скаредна, каждый сантим помнит и готова сантим за сантимом вытянуть из самой кожи у рабочего человека. Ссоримся часто. Почему? Потому, что я со своими казаками держусь на равной ноге. «Ты ведь хозяин, — говорит, — а они батраки! Скверная жизнь!»

Таксист, офицер русской армии. (wikipedia.org)

Зинаида Гиппиус, «В Париже успокоения еще нет»

«Но что о молодых, когда из старых многие ли чувствуют ответственность, сознают свои ошибки в прошлом? Для этого, впрочем, необходимо быть не совсем старым, сохранять какой-то запас юности, доверчивой доброты к жизни и людям, молодой легкости в движении. Мне уже довелось отметить, что такой «виноватый» человек, как А. Керенский, вышеназванными запасами обладает; это и делает его «своим» в кругу здешней интеллигентной «молодежи». (Один поэт его недурно знает в прошлом; Керенский произвел его на фронте в офицеры…).

Теперь здесь с бывшим «главковерхом» случаются примечательные истории. Одна из них случилась как раз тогда, когда он шел в наш людный кружок, и тотчас была нам рассказана, с подкупающей открытостью. Шел он по улице с довольно узким тротуаром, просматривая газету на ходу. Навстречу дама, с девочкой лет семи: и остановилась. Остановился и Керенский. «Смотри, «- говорит дама девочке, — и запомни! Это он погубил Россию!».

Нет, со мной лучше было, — прерывает Керенский общий смех и откровенные замечания, что дама-то отчасти и права (у нас принята откровенная правда). — Вхожу я раз в магазин… надо же мне иногда купить что-нибудь. Несколько русских, очень хорошо одетых, глядят и вдруг; «Еще по магазинам ходит! Он! Еще по магазинам! Еще покупает!».

Но, в самом деле, должен же я иногда покупать, — прибавляет Керенский, как бы оправдываясь. — Не воровать же мне!

Мы смеялись, утешали носителя такой «славы», но мало соболезновали: есть ведь тут и заслуженное. Он сам это понимает. Если бы не понимал — он не был бы «своим» среди вот этой интеллигентной эмигрантской «молодежи», — вообще не был бы среди них. И ничего бы не понимал из того, что они худо ли, хорошо ли, а понимают. Ему было бы чуждо — или враждебно — архиновое, молодое течение материализма, столь заметное и среди молодежи французской, как упоминалось выше».

Васильев Александр

О судьбах русских красавиц в эмиграции

Историю создания культа русской красоты в модном бизнесе ХХ века рассказывает знаменитый историк моды и дизайнер Александр Васильев

Их мириады. Они красивы. Они голодны! Русские беженки от ужасов революции бесправны в Европе. К тому же они бедны и застенчивы. Но им требуется работа, срочная и оплачиваемая, чтобы прокормить себя и родителей своих, потерявших все в эти годы. Период 1910-1920 годов переживал мощный подъем женской эмансипации и профессионализма. После веков женского бесправия, когда даже в цивилизованной Европе женщины были лишены всякого права голоса на выборах, наконец-то женский труд стал востребован. Только одна Франция потеряла в Первой Мировой Войне около трех миллионов мужчин. Для восстановления страны и для тяжелой физической работы были нужны свободные рабочие руки. А тут в 1917 году в России под руководством воевавшей с нашей страной Германией был совершен большевицкий переворот, дабы подписать поскорее сепаратный мир на Восточном фронте, потому что обессилившая Германия не могла одновременно воевать и на Западе и на Востоке. Пришедшие к власти в России ортодоксальные коммунисты уничтожали население своей страны целыми классами. Спасая свою жизнь и жизнь детей своих от рук этих бездушных убийц, около 10 миллионов россиян всех сословий покинуло нашу страну, дабы выжить. Эмиграция шла на север через Финляндию, вовремя отсоединившуюся и не признавшую большевицкую антинародную власть провинцию Российской Империи. Эмиграция шла на Восток через Харбин, Манчжурию и Шанхай. Эмиграция шла на Юг через Констанцу, Варну и Константинополь, где Голгофу изгнания прошли сотни тысяч русских беженцев. Бежали от большевиков и через Западную границу - Польшу, Берлин, Прагу...

В 1923 году в Турции к власти пришел Мустафа Кемаль Ататюрк, и условия для жизни большинства русских беженцев в этой стране стали невыносимыми. Многие искали въездные визы в другие страны, и Франция, как я писал выше, где общество нуждалось в рабочей силе, давала их. К тому же, царская Россия была союзницей Франции в Первой Мировой войне. Отношения между этими странами были самыми радушными. Десятки тысяч французов работало в старой России, многие француженки мечтали о месте бонны или гувернантки в русской семье. Русские платили щедро и были тогда гостеприимными, культурными и воспитанными людьми. Французский язык был обязательным в аристократической элите России. Все окончившие в России гимназии знали французский язык и поэтому французы знали, что, принимая у себя в стране дешевую рабочую силу из России на заводы и фабрики, языкового барьера у них не будет. Не будет ни воровства, ни мародерства. Русские были честными, верующими и праведными людьми, борцами с Бесами. И вот с этим огромным потоком беженцев во Франции появились и русские женщины. Жены, дочери и сестры тех, кому удалось получить долгожданную визу в начале 1920-х годов. В годы по окончании Первой Мировой войны модный бизнес Парижа постепенно раскрывал свои крылья. Американские клиенты вновь потянулись в многочисленные дома от Кутюр за моделями. Инфляция обесценила французский франк, и доллары имели очень высокий курс на валютной бирже. Модные дома росли, как грибы после дождя. Все искали нового, оригинального, свежего, экзотичного. Такой послевоенной экзотикой стали русские дома моды, которые внезапно открылись в Париже 20-х годов. Их хозяйками стали предприимчивые и одаренные дамы из первой волны эмиграции, часто знавшие секреты высокой моды, будучи в прошлом клиентами богатых парижских Домов. Чаще всего основательницами этих «домов» были аристократки и столбовые дворянки, представительницы древнейших родов Руси. Рюриковичи, Гедиминовичи, Романовы, получившие художественное образование в Петербурге или в Европе, обладательницы прирожденного хорошего вкуса, имевшие навыки рукоделия. А ведь в начале века выпускницы Института Благородных девиц, смолянки, учились шить и вышивать, домашние работы поощрялись обществом. К тому же отсутствие необходимости заботы о хлебе насущном давало немало свободного времени.

Главными русскими домами моды в Париже был дом вышивки «Китмир», основанный кузиной Императора Николая Второго, Великой Княгиней Марией Павловной. Дом моды «Ирфе» - основанный княжеской четой самых богатых людей России Феликсом и Ириной Юсуповыми, Дом моды «Тао», основанный княжнами Трубецкой и Оболенской совместно с госпожой Анненковой, Дом Моды «Поль Каре», основанный княжной Лобановой-Ростовской, Дом моды «Арданс», основанный баронессой Кассандрой Аккурти и несколько других. С ними конкурировали и более маленькие, домашние ателье, которые назывались «увруары русских женщин», дома белья, дома шляп... Все эти заведения, большинство из которых продержалось всего несколько сезонов из-за отсутствия коммерческих навыков в дворянской среде, нуждались в манекенщицах для показов своих моделей. Слово «манекенщица» - уже советского разлива. В Париже русские дамы, занимавшиеся этим ремеслом, называли себя «манекенами». Случалось часто так: мама шила для какого-то русского, а часто и французского дома - а дочь показывала модели.

Русские девушки в 20-е годы ценились белизной кожи, голубизной глаз, высокими скулами. А вот мода на блондинок пришла лишь после 1929 года, вот почему вовсе не удивительно обилие грузинок-манекенщиц в те годы на парижском рынке: княжна Дадиани, княжна Шервашидзе, княжна Челокаева. Требовались брюнетки, и закавказские красавицы очень подходили в это время. Полных тогда было мало - еще бы! Пережив революцию, гражданскую войну и беженские лишения, трудно быть пухленькой. Вот почему старались все же выбрать длинноногих и стройных. Средний рост манекенщиц в те годы был 160 см - мода на очень высоких пришла лишь в конце ХХ века.

Отмечу, что никакого престижа в этой профессии заведомо не было. Это был тяжелый, полурабский труд, не слишком хорошо оплачиваемый. Манекенов делили на разные категории: самой распространенной были «Домашние манекены», которые своей фигурой подходили для постоянных примерок. Часами они простаивали на столах, пока им равняли подолы, драпировали и закалывали на них муслины, тюли и креп-марокены. Другой категорией были «манекены кабины». Это были штатные единицы в каждом доме, которые регулярно показывали созданные домом модели. Как правило, большие дома моды позволяли себе 6-8 «кабинных» манекенщиц. А маленькие обходились двумя-тремя девушками. Понятия «языка» или «подиума» не существовало, и показы проходили в салоне - гостиной каждого дома. Ежедневно проходило по 3 показа и к определенному часу, например, к 11.00, 14.00 и 17.00 дамы из числа возможных клиенток и покупательниц приходили в свой любимый дом моды, чтобы посмотреть новинки сезона.

В каждом парижском доме моды работало по 2-3 русских девушки. В процентном отношении количество русских манекенщиц на парижском рынке к 1929 году составило около 30%. Манекенщицы приходили на работу утром и размещались в «манекенской кабине» - их гримерной, где красились и причесывались. Дома моды выдавали им по паре шелковых чулок и золотистых парчовых туфель, подходящих ко всем моделям. Над девушками была начальница - шеф кабины, которая следила за опозданиями, фигурой и поведением девушек. В модельных платьях пить кофе или курить строжайше запрещалось! Не поощрялись и знакомства с мужьями клиенток, за что вылетали с места в два счета!

Профессия манекенщиц в эпоху Ар Деко была «говорящей». Манекенщицам приходилось часто на нескольких иностранных языках рассказывать своим клиенткам о моделях, которые они носят. Об особенностях ткани, кроя или отделки. Вот почему именно русские полиглотки, с детства знавшие по 3 языка, очень ценились. А главное - манеры...

Профессия манекенщицы была придумана в середине XIX века основателем искусства Высокой моды англичанином Чарльзом Фредериком Вортом. Именно ему пришла идея показывать новые модели сперва на своей жене, Марии Ворт, а потом на хорошеньких дамах, клиентках или актрисах. Однако работать для моды было делом полу-света. Даме из общества выставлять себя на показ считалось зазорным и малопривлекательным. Часто в модели, а их требовалось очень мало, шли кокотки, танцовщицы, большие и малые «горизонталки»!

Модная фотография появилась уже в 1870-е годы и, постепенно развиваясь, стала настоящим бизнесом в Париже в 1900-е... Сохранилось множество блестяще выполненных фотографий ателье Ретланже, где невысокого роста пикантные красотки с заретушированной белилами, непомерно узкой талией демонстрируют шедевры от Кутюр из ирландского гипюра, шелкового фая или мальтийского кружева. Все великие дома моды Бель Эпок-Ворт, Пакен, Дусе, Дреколь, Сестры Калло, Дейе - пользовались услугами таких фотомоделей. Они требовались и для открыток, вошедших в моду в викторианскую эпоху. Этот период знал уже своих великих звезд этого нового бизнеса и красавиц - бельгийскую танцовщицу Клео де Мерод, итальянское сопрано Лину Кавальери, французскую актрису кабаре Эмильенн д’Аленсон. Они были, бесспорно, прекрасны, чего не скажешь об их репутации и основных источниках их доходов. Некоторые дома моды выбирали себе «звездочек», которых постоянно одевали и так рекламировали себя в прессе. Например, «лицом» знаменитого дома Пакен была французская актриса Арлетт Доржер. Первой известной русской фотомоделью в Париже в 1910-е годы, еще до революции, стала актриса варьете Наталья Труханова, известная красавица, впоследствии вышедшая замуж за военного атташе Российского посольства графа Игнатьева.

Идея показа моделей в форме дефиле моды принадлежит, бесспорно, Полю Пуаре, который устраивал в 1910 году показ моделей своего дома в саду собственного особняка в Париже, где модели выстраивал вереницей. Именно Поль Пуаре был первым организатором профессионального показа моды в Москве и Петербурге в 1912 году, куда он приезжал с целью покорить царскую Россию своими лишенными корсета новинками моды с завышенной талией. Тогда Пуаре встретился вновь в Москве с выдающейся русской создательницей моды Надеждой Петровной Ламановой, бывшей на его показе и запомнившей некоторые приемы работы. Благодаря таланту своих французских манекенщиц, Пуаре продал в России свои модели, а русский свет запомнил надолго это блестящее зрелище. В Петрограде, столице России в то время, первый показ русской моды с русскими моделями состоялся 14 мая 1916 года в «Палас-театре». Среди участниц была знаменитая дягилевская балерина Тамара Карсавина, показавшая модель красного вечернего платья по эскизу Бориса Анисфельда, красавица Ольга Глебова-Судейкина, показавшаяя модель красного манто по эскизу своего мужа, художника Сергея Судейкина и балерина Мариинского театра Людмила Бараш-Месаксуди, показавшая модель из старинных русских набивных платков по эскизу князя Александра Шервашидзе. Этот исторический показ можно смело считать началом, первым показом моды отечественных дизайнеров у нас в стране! Он не прошел даром, его запомнили надолго и, приехав несколькими годами позже в Париж, русские барышни, придя в большие дома французской моды по нужде, уже знали о показах Пуаре в России и вечере русской моды в «Палас-Театре». И приходом своим постепенно сделали эту профессию престижной. Еще никогда княжны, графини и баронессы мод не показывали. А русские модели обладали прекрасным воспитанием, красотой, манерами и еще вдобавок и громким титулом, сводившим с ума парижан. Об этих первых русских моделях с ностальгией и гордостью писал парижский журнал «Иллюстрированнаяя Россия» 22 января 1932 года: «И вот в этот город - мир греха прежних русских поколений - робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка одевались у Ворта, Пуаре и Бешофф-Давид, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны! Еще недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе. Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед ней открылись, и она покорила все сердца...»

Книга историка и переводчика Дугласа Смита «Бывшие люди». В ней он проследил историю главных аристократических семей России в ХХ веке. The Village публикует главу «Исход» о том, как дворяне покидали страну после революции.

Остановка в Одессе

В июне 1918 года Бунин с женой Верой приехал из Москвы в Одессу. Они нашли хорошую квартиру, обставили ее старинной мебелью и наняли горничную. Их дом стал местом встреч политических деятелей и интеллектуалов, таких как барон Петр Николаевич Врангель, писатели граф Алексей Николаевич Толстой и Константин Георгиевич Паустовский, актриса Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Весной 1919 года Красная армия взяла Одессу. Друзья настаивали на том, чтобы Бунин уехал, но, несмотря на то, что ему как дворянину и непримиримому критику нового режима грозила опасность, он счел неприемлемым пуститься в бега. Луначарский прислал ему по телеграфу охранный ордер, тем не менее Бунины неоднократно подвергались унизительным обыскам.

Бунин внимательно наблюдал за происходящим и записывал все в своем дневнике. Резко критикуя большевиков, он сторонился и их противников, неоднократно высказывался против погромов и отказался примкнуть к какой-либо белой организации, поскольку считал их запятнанными антисемитизмом. Тем не менее 7 февраля 1920 года, когда Красная армия во второй раз брала Одессу, Бунин с женой отправились в изгнание. «Последний раз увидела русский берег. Заплакала… - записала Вера Николаевна в дневнике. - …Впереди темнота и жуть. Позади - ужас и безнадежность».

Изгнание

К началу 1920 года стало очевидно, что Красная армия войну выигрывает. Причины победы красных многочисленны, но, вероятно, главная из них крылась в умении большевиков говорить напрямую о главных нуждах народа, особенно о земле, и то, что их картина будущего была убедительнее туманных обещаний белых. Князь Павел Щербатов в начале 1920 года сказал: «Белая армия проиграет, потому что идет на войну с пустым знаменем». Годы спустя барон Врангель повторит эту мысль, назвав главной причиной поражения белых неспособность учитывать «настроения масс простых людей». Весной 1919 года, когда Красная армия отбросила войска Деникина и Врангеля, из Южной России и Крыма начался массовый исход, который длился более года.

Семейству Дмитрия Шереметева, бежавшему с Северного Кавказа, удалось добраться до Крыма. Дмитрий с Ирой и ее мать поселились во дворце Воронцовых в Алупке; их дочь Лили Вяземская и ее свекровь княгиня Мария Вяземская нашли кров в юсуповском имении в Кореизе близ Ялты. Они рассказали своим друзьям о мучениях, которые им пришлось пережить на Северном Кавказе.

Крым тогда стал домом для многих аристократов и членов семьи Романовых, включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну, ее дочь великую княгиню Ксению, великих князей Николая и Петра Николаевичей, обосновавшихся в имениях Ай-Тодор и Дюльбер. В ночь на 6 апреля, с приближающимися к побережью звуками выстрелов, решено было эвакуировать царскую семью. На следующий день Романовы и еще несколько человек погрузились на британский крейсер «Мальборо», на борту которого они добрались до Ялты, а уже оттуда утром 11 апреля отправились в изгнание.

Жизнь в Европе

Шереметевы покинули Ялту в тот же день. Дмитрий и мальчики отплыли на борту британского эсминца «Быстрый», а Ира с девочками - на крейсере «Принцесса Инна». Семейство воссоединилось в Константинополе, после чего они продолжили путешествие на Принцевы острова в Мраморном море. (Десять лет спустя другой русский политический изгой Лев Троцкий на этих островах провел четыре года жизни.) Поравнявшись с крейсером «Мальборо», пассажиры «Быстрого» отрядили Дмитрия поблагодарить вдовствующую императрицу за ее отказ покинуть Ялту, пока оттуда не были вывезены все желавшие уехать.

К концу апреля Шереметевы добрались до Мальты и оттуда отплыли на континент. Благодаря акциям бакинской нефтяной компании, которые они захватили с собой, у Дмитрия и Иры хватило денег на покупку дома в Антибе. Они прожили там несколько лет, а когда кончились сбережения, переехали в Рим, где состоялась помолвка их дочери Прасковьи с великим князем Романом Петровичем, сыном великого князя Петра Николаевича и великой княгини Милицы Николаевны (урожденной княжны Черногорской). В 1926 году Дмитрий стал первым председателем Союза русских дворян в эмиграции. Он умер и похоронен в Риме в 1943 году; Ира последовала за ним в 1959-м. Их сын Сергей сражался на фронтах Гражданской войны, прежде чем осесть в Италии с родителями.

Второй сын Николай женился на княгине Ирине Юсуповой, единственной дочери князя Феликса Юсупова, убийцы Распутина, и стал помощником капитана на круизных линиях. Василий, младший, устроился работать шофером. Позднее он со своей женой Дарьей Татищевой купил ферму и виноградник и содержал небольшой отель в Савойе, пока не переехал в Париж.

Поражение Врангеля

Окончательная эвакуация состоялась в середине ноября 1920 года при генерале Врангеле. В течение нескольких дней 146 тысяч человек - вдвое больше того, что ожидалось, - были помещены на лодки и отправлены по волнам Черного моря в сторону Константинополя. Сам Врангель вступил на борт крейсера «Генерал Корнилов» 14 ноября. Те, кто бежал с приближением Красной армии, ничуть не преувеличивали опасность. Когда Красная армия овладела Крымом, ЧК начала регистрацию жителей. Бывшим офицерам белой армии была гарантирована жизнь. Те, кто поверил в это, явились и были арестованы; ночами их вывозили за город и расстреливали. Никто не был застрахован от такой участи. В Ялте в декабре 1920-го большевики расстреляли 84-летнюю княгиню Надежду Барятинскую вместе с дочерью и зятем.

Истребление белых офицеров продолжалось по всей России до 1922 года, несмотря на амнистию, объявленную в июне 1920-го. В Екатеринодаре было расстреляны 3 тысячи офицеров; в Одессе - до 2 тысяч; в Екатеринбурге - 2 800 человек. Страшнее всего обстояло дело в Крыму, где были казнены без малого 50 тысяч человек - офицеры и чиновники. Обоснование казней было дано задним числом в ноябре 1921-го, когда в постановление об амнистии внесли уточнение: все те добровольцы, кто сознательно сражался в рядах белых армий, «преследуя цели защиты своих классовых интересов и буржуазного порядка», амнистии не подлежали.

Когда белая армия под командованием Врангеля покидала поле боя, белые терпели крах и в Сибири. 22 октября 1920 года атаман Семенов был выбит из своей столицы Читы, остатки его отряда отступили в Маньчжурию. Одной из самых странных страниц Гражданской войны была попытка барона Унгерн-Штернберга, прибалтийского дворянина и бывшего заместителя Семенова, создать базу для похода на Советскую Россию из Внешней Монголии, но в 1921 году он был схвачен и казнен.

Исчезли как класс

Последним оплотом белых был Владивосток, который был захвачен в конце октября 1922 года. По разным оценкам, Россию в то время покинули от 500 тысяч до 3 миллионов человек. В большинстве своем это были не дворяне, а простые крестьяне и представители среднего класса, хотя среди них было много и дворян. Согласно одному из источников, к 1921 году в России находилось не более 12 % дореволюционного числа дворян, то есть около 10 тысяч семей, или 50 тысяч человек. Гражданская война расколола дворянство; с этих пор жизненные пути матерей и сыновей, братьев и сестер шли в разных направлениях. Пропасть между теми, кто остался, и теми, кто уехал, ширилась. «Красная газета» в статье под названием «Сифилис» писала:

«В Крыму умер сумасшедшей смертью от сифилиса целый класс. Русская аристократия, тот самый класс, на котором базировалась, на котором держалась сифилитическая, сумасшедшая царская власть. И на котором базировалось „Белое дело“. Нет больше российского дворянства. Нет больше русской аристократии. Нет больше „Белого дела“ - оно умерло. Окончательно умерло».

Но не все представители этого класса умерли или бежали. Галина фон Мекк была среди тех, кто остался. Вот как она это описывала:

«Мир, который мы знали, умер, завтра не существовало, было только сегодня. Будущее было туманно, а настоящее представляло собой хаос. <…> Многие бежали из страны. Другие, самые храбрые, приняли суровый вызов поверженной родины. Наши кошельки были пусты, в печах не было дров, не лучше обстояло дело и с нашими желудками, но мы выживали и боролись».

Некоторые члены Советского правительства были вполне согласны с этим заключением фон Мекк. В 1921 году Ленин констатирует, что, несмотря на то, что помещики и капиталисты уничтожены как политический класс, некоторые из них, вынужденные скрывать свое происхождение и загнанные в подполье, заняли руководящие должности в органах советской власти. Угроза, исходящая от старого режима, в глазах большевиков не стала меньше и незначительнее.

Обложка: Издательство «Новое литературное обозрение»

Русская эмиграция —отъезд из России по экономическим, политическим, личным или иным обстоятельствам. Белая эмиграция— военные, аристократы, купцы и помещики, бежавшие от победившей в ходе революции и Гражданской войны Советской власти. Кем они стали в Европе? Далеко не все смогли сохранить свои состояния за рубежом и приходилось зарабатывать на жизнь разнообразным трудом.

Сахно-Устимович, из Терского казачьего полка, бывший адъютант царя

В настоящее время Сахно-Устимович является достойным всяческого уважения поваром в небольшом русском ресторане в Берлине, Германия, 1930 год

Алекс Авалов, бывший крупный помещик и профессор химии в Санкт-Петербурге. Сейчас Авалов занимается производством крепких алкогольных напитков с помощью аппарата, построенного им в Берлине, Германия, 1930 год.

Барон фон Руктешель до русской революции 1917 года служил капитаном гвардейского полка

Барон фон Руктешель в настоящее время играет на гитаре каждый день в цыганском оркестре в Берлине, Германия, 1930 год.

Генерал фон Фусс, один из самых известных чиновников Санкт-Петербурга до 1917 года и особый друг царя. Россия

Генерал фон Фусс в настоящее время набивает сигареты, тяжелая работа, которая приносит крохотный доход. Берлин, Германия 1930 год.

Самый известный в России комический актер оперетты г-н Александр Полонский сейчас работает за стойкой бара в небольшом русском кафе в Берлине, Германия 1930 год.

Актер немого кино и оперетты Александр Полонский, после революции 1917 в эмиграции. Умер в Париже в августе 1944 г

Знаменитый оперный певец граф Василий Тарновский, получил высшую оперную награду в России

Бывший очень известный оперный певец граф Василий Тарновский сейчас работает как пианист и певец сатирических куплетов в русских кафе в Берлине, Германия, 1930

Генерал Неровинский (?) вместе с царем Николаем II и великой княгини Ольги, Россия, 1917

Генерал Неровинский (?), командир гусарского полка под патронажем великой княгини Ольги

Бывший генерал Неровинский (?) работает поваром в одном из ресторанов в Берлине, Германия, 1930 год

Русские аристократы, живущие в скромном доме в пригороде Парижа, Франция 1931 года.

Генерал Гудим-Левкович и его жена слушают по радио вести с Родины

Одна из самых близких друзей императрицы княгиня Мария Ивановна Путятина со старыми подругами пришедшими ее навестить

Йохан фон Греков бывший директор Технического университета в Санкт-Петербурге, в настоящее время изготовляет гробы для умерших членов этой колонии изгнанников.

Барон Владимир Романович фон Кнорринг, генерал-адъютант великого князя Владимира.

Павел Александрович Офросимов, бывший генерал-майор Свиты Его Величества сейчас разводит кур

Бывший губернатор Тульской губернии (возможно Александр Николаевич Тройницкий) живет на пожертвования баронессы Марии Матавтиной-Маковской, вдовы художника Константина Егоровича Маковского

Князь Борис Владимирович Гагарин, пред. Союза Георгиевских кавалеров в изгнании пишет мемуары

Баронесса Дикова, вдова морского министра в России Ивана Михайловича Дикова убивает время при помощи пасьянса.

Русских дворяне эмигранты, живущие в замке Сен-Мишель-сюр-Орж, подаренном англичанкой г-жой Лумис, Франции 1932 год.

Как и все французские замки Сен-Мишель-сюр-Орж окружен громадным парком.

Каждому обитателю замка дают ту работу к которой он больше всего расположен. Таким образом, этот казачий офицер стал кухонным работником

Руководителем прачечной назначен русский князь, в числе работников прачечной вдова генерала Никифорова.

Русский князь в бельевой комнате.

В замке нет часовни, поэтому ритуальные услуги насельникам замка оказывает ежедневно православный священник отец Александр.

Русская церковь в Берлине, рядом с которой в бараке живет много русских эмигрантов. Германия 1931 год.