Воспоминания тех, кто пережил Холокост

Это очень … невыносимо страшная подборка личных воспоминаний людей, переживших Освенцим и Треблинку, спасшихся из Варшавского и Каунасского гетто, сумевших побороть в себе ненависть и страх и сохранить способность радоваться жизни. Это тяжело, но необходимо читать всем, чтобы знать и помнить, до какого ужаса могут дойти люди в страсти к уничтожению друг друга.

Сэм Ицкович, 1925, Макув, Польша Описывает газовые камеры в Освенциме.

Сначала они запускали туда всех женщин, а потом уже мужчин. Иногда оставалось 20 или 30 человек лишних, которые туда не помещались, так что детей они всегда оставляли на потом. И когда бункер уже заполнялся настолько, что больше людей уже не помешалось, не помещалось… они пускали детей ползти прямо по головам, просто заталкивали их внутрь, чтобы уместить всех. И тогда за ними захлопывалась дверь, толстая дверь, толщиной около шести дюймов… И потом изнутри слышался только громкий стон: “Шма…” (начало иудейского символа веры) и больше ничего. И это занимало от пяти до десяти минут.

Абрахам Бомба, 1913, Германия Рассказывает, как стриг волосы женщинам, которых затем отправляли в газовые камеры Треблинки.

«У нас были ножницы. Мы срезали у них пряди волос. Стригли их. Бросали их на пол, в сторону, и все это должно было занимать не больше двух минут. Даже меньше двух минут, по… потому что сзади была толпа женщин, ожидавших своей очереди. Вот как мы работали. Это было очень тяжело. Тяжело особенно потому, что кое-кто из парикмахеров, они узнавали в этой очереди своих близких, своих жен, матерей, даже бабушек. Только представьте себе: нам приходилось стричь им волосы, но нельзя было даже словом перемолвиться с ними, потому что разговаривать было запрещено. Стоило нам сказать им, что их ждет… ох… что через пять или семь минут их загонят в газовые камеры, как тут же началась бы паника, и всех их все равно убили бы».

Абрахам Левент, 1924, Варшава, Польша Рассказывает об условиях жизни в Варшавском гетто.

Голод в гетто был такой, что люди просто падали на улицах и умирали, маленькие дети попрошайничали и каждое утро, выходя из дома, ты видел покойников, накрытых газетами или какими-нибудь тряпками, которые прохожим удавалось найти, или тебе удавалось найти… люди увозили трупы на тележках, относили их на кладбище и хоронили в общих могилах. Каждый день тысячи и тысячи людей погибали от недоедания, потому что немцы просто не снабжали обитателей гетто продовольствием. Продуктов не было. Ты не мог пойти и купить что-нибудь поесть или получить паек. Ты был обречен. Если у тебя не было еды, тебя ждала голодная смерть, вот и все.

Шарлин Шифф, 1929, Горохов, Польша Рассказывает, как добывала пищу, чтобы выжить в лесах после своего побега из Гороховского гетто.

Я не знаю, но это поразительно, каким изобретательным ты становишься, когда ты голоден и окончательно доведен до отчаяния. Я никогда бы… даже когда я сама произношу это, я не могу поверить. Я ела червяков. Я ела жуков. Ела все, что только можно было положить в рот. И я не знаю, иногда я чувствовала себя ужасно. Там росли какие-то лесные грибы. Я уверена, что среди них были несъедобные, не знаю, ядовитые. Меня тошнило. С желудком творилось что-то кошмарное, но я все равно их ела, потому что мне необходимо было хоть что-нибудь жевать. Я пила воду из луж. Ела снег. Все, до чего только могла дотянуться. … И… ох… мне случалось есть дохлых крыс, да, я их ела.

Доротка (Дора) Гольдштейн Рот, 1932, Варшава, Польша Рассказывает, как женщин наказывали за побег заключенных из Штуттхофа.

И нас наказали, заставили простоять двенадцать часов голыми на холоде, а кроме того, они выбрали четверых или пятерых, я точно не помню, скольких женщин, и на глазах у остальных - нас всех выстроили в ряд, понимаете - они изнасиловали их, да так, что я никогда не читала о таком и не видела, ни в кино, ни по телевизору, хотя, казалось бы, у нас каких только ужасов не показывают по телевизору, все, что только угодно. И вот, смотреть, как немцы насилуют этих молодых женщин, и резиновыми дубинками, и… и моя мама, которая стояла рядом со мной, она взяла и закрыла мне глаза своей ладонью, чтобы я не видела, не увидела там половой акт в первый раз. Раньше я никогда в жизни не видела, как это происходит.

Фрици Вайс Фрицхаль, 1929, Ключарки, Чехословакия Рассказывает о том, как проходила процедура “селекции” в Освенцим.

Мы должны были показать, что у нас еще остались силы - чтобы работать или чтобы прожить еще один день. Я помню, как некоторые женщины, когда у них начинали снова отрастать волосы и в этих волосах была видна седина, и вот они шли и брали маленький кусочек угля из тех пузатых печей, которые были в бараках. И вот они брали этот уголь и подкрашивали им волосы, чтобы… чтобы выглядеть чуть-чуть помоложе. Я хочу сказать, что там, в тех условиях, седина у человека появлялась уже в восемнадцать или, может быть, девятнадцать лет. И вот мы бегали, бегали перед тем, кто должен был проводить эту “селекцию”, чтобы показать ему, что мы в состоянии прожить еще один день. Если у тебя была ссадина или прыщ, если ты бежал недостаточно быстро, если тому конкретному немцу, который проводил “селекцию”, почему-то не нравилось, как ты выглядишь, - они стояли там и показывали дубинкой направо или налево, когда мы пробегали перед ними. И ты никогда не знал, в какой шеренге оказался - хорошей или плохой. Одна из них отправлялась в газовые камеры, а другая возвращалась в лагерь, в бараки, чтобы прожить еще один день.

Лили Аппельбаум Малник, 1928, Антверпен, Бельгия Рассказывает о приеме новоприбывших в Освенцим.

И они сказали: “С этой минуты вы не должны отзываться на свое имя. Отныне вашим именем будет ваш номер”. И я была совершенно сбита этим с толку, подавлена, упала духом; я почувствовала себя так, словно я больше не человек. Потом они обрили нам головы, и это было так стыдно. И еще когда они приказали нам раздеться и помыться, это было… они обращались с нами так, будто мы были животными. Эти мужчины ходили вокруг, смеялись и глазели на нас… только представьте себе молодую девушку в таком возрасте, которая еще никогда не раздевалась на глазах у кого-то, на глазах у мужчины, и которая должна была стоять там совсем голой… мне хотелось провалиться сквозь землю.

Мартин Шпетт, 1928, Тарнов, Польша. Описывает расправу над евреями в Тарнове.

Я… весь день я подглядывал через щели между досками дранки. Отец говорил мне, чтобы я не смотрел, но как бы там ни было, я был ребенком, и любопытство было сильнее. И… ох, с крыши открывался вид на кладбище, и фургоны с телами… с мертвыми телами приезжали туда. И группы… они приводили туда группы евреев, которые должны были рыть котлованы, и тела сваливали туда, а потом тех, кто рыл котлован, их тоже расстреливали, и следующие, кого приводили на их место, сталкивали их трупы в этот котлован и сверху… сверху их заливали известкой, а следующая группа засыпала этот котлован и копала новый. Они приводили туда… они приводили туда беременных женщин и даже не тратили на них пули. Их закалывали штыками. Крики матерей, у которых они… у которых они вырывали из рук детей. И крики этих детей я слышу до сих пор.

Мисо (Михаэль) Вогель, 1923, Яцовце, Чехословакия. Рассказывает о крематориях в Биркенау.

Но сам лагерь - это действительно была настоящая фабрика смерти. В Биркенау было четыре крематория, две газовые камеры, два… два крематория по одну сторону железной дороги, две газовые камеры и два крематория по другую сторону. И рельсы подходили прямо туда, к крематориям. И весь лагерь видел. Вы видели пламя - не только дым - вы видели языки пламени, которые вырывались из труб. Ну конечно, когда они сжигали “мусульман” - так называли тех, от кого остались одни скелеты, - тогда шел только дым. Но когда горели люди, в которых еще оставалось немного жира, то из труб вырывалось пламя.

Пэт Линч, США. Медсестра. Рассказывает о том, в каком состоянии были оставшиеся в живых заключенные во время освобождения лагеря.

Они были крайне истощены. Я не могла поднять ни одного из них. Я пыталась, но если бы мне удалось приподнять их, у них могла порваться кожа. Так что передвигать их нужно было очень, очень осторожно. Их кожа была ужасно тонкой. И вот я звала… ох, нужно было как минимум три человека, чтобы один… один держал голову, другой ноги, и мы очень осторожно поднимали их и выносили за ворота и дальше, подальше от этого места. … И мы не могли делать им уколы [подкожные инъекции] потому что не было места, куда ввести иглу. У них совсем не было кожи… не было мышц, только кожа и кости. Им просто некуда было сделать укол.

Ирена Хизме, 1937, Теплице-Шанов, Чехословакия. Описание медицинских экспериментов в Освенциме.

Еще я вспоминаю, как однажды в кабинете врача у меня брали кровь, и это было очень больно, так как они брали кровь с левой стороны моей шеи. Это так странно вспоминать сейчас. Они также брали у меня кровь из пальца, но это было не так больно. Еще я вспоминаю, что мне приходилось долго сидеть в ожидании измерения, взвешивания или рентгеноскопии. Еще я вспоминаю рентгеноскопию. И уколы. Я помню уколы. После этого я заболела. Поэтому меня отправили в эту больницу Я помню, что меня лихорадило, потому что я знаю, что у меня часто измеряли температуру, кто-то делал это. Я действительно возненавидела врачей Мне было страшно. Я очень боялась врачей – и до сих пор боюсь. Они были кошмарны. Я не могу идти в больницу и просто не могу позволить себе заболеть.

Рут Мейеровиц, 1929, Франкфурт, Германия. Описывает свои воспоминания о крематориях Освенцима.

Крематорий был всего в нескольких минутах ходьбы. Трубы было видно от… ох, их было видно отовсюду, где бы мы ни были, и, конечно, мы слышали запах… сперва запах газа, когда он выходил… когда его выпускали из газовых камер, а потом, потом мы слышали запах горящих тел, горящей человеческой плоти. А потом они чистили решетки печей, и мы слышали этот скрип… это тот самый звук, который раздается, когда вы достаете противень из своей духовки, только гораздо… это было гораздо громче, так что мы все время слышали его, даже из бараков. И… ох, и когда я чищу духовку у себя дома, я и по сей день всегда вспоминаю тот звук – скрип решеток крематория.

Бригитте Фридманн Альтман, 1924, Мемель, Литва. Рассказывает об облаве на детей в Каунасском гетто в марте 1944 года.

Эти грузовики не предвещали ничего хорошего, особенно для маленькой девочки. Потому что к тому времени в гетто уже почти не осталось детей. Бабушка в панике засунула малышку в кровать, которая была одна на троих, а сверху накидала все одеяла и покрывала. Ну, то есть на самом деле она пыталась сделать так, чтобы все это выглядело просто как застеленная кровать. … Немцы все втроем принялись обыскивать комнату, и почти сразу же сдернули белье с кровати и обнаружили малышку. И вытащили ее оттуда. Когда они убедились, что в комнате больше никто не прячется и искать больше нечего, они потащили ее на улицу, к своему грузовику. А бабушка… бабушка выскочила, выскочила за ними… упала, упала на… бросилась на колени, просила, умоляла, кричала и плакала, побежала за ними на мостовую, к грузовику, а там какой-то солдат ударил ее своим ружьем или дубинкой, и она упала на землю, упала посреди улицы. Грузовик дал газ, а она осталась лежать. Они забрали нашу девочку, а в грузовике были другие дети. Я видела это из окна. И после того, как я увидела это, мне хотелось закрыть глаза и больше уже не видеть ничего».

Барт Стерн, 1926, Венгрия Рассказывает, как ему удалось уцелеть и дождаться освобождения Освенцима.

А выжить мне удалось просто чудом. Там была… в передней части каждого барака была такая небольшая будка, отдельное помещение для “блокальтесте”, а “блокальтесте” - это значит начальник, старший по бараку, и вот в этих кабинах лежали хлебные ящики. Хлеб доставляли… его приносили в таком ящике, закрытом на замок, чтобы никто не мог до него добраться. У одного ящика дверца, петля была сорвана, и я спрятался в этом ящике, перевернутом вверх дном. И тут идут обыскивать, и он даже пнул мой ящик ногой, но, к счастью, тот сдвинулся. Я был таким тощим, что он сдвинулся. Я видел его… и я был уверен, что мне конец. Вот так я остался в живых. Но когда они уже ушли, когда немцы ушли, примерно через час, их след простыл, и я хотел вернуться обратно в бараки, но поляки и украинцы, которых не увели на марш смерти, они не впустили меня. И тогда я стал прятаться в груде мертвых тел, потому что в последнюю неделю крематорий уже не работал и трупы просто громоздились один на другом, все выше и выше…Так мне посчастливилось уцелеть.

Томаш (Тойви) Блатт, 1927, Избица, Польша Рассказывает про газовые камеры.

Я уверен, что, когда они попадали в газовые камеры, они не понимали этого. И когда газ только начинал идти, вероятно, они не… не сознавали, что с ними происходит. После того, как я заканчивал стричь им волосы, нам приказывали выйти, и… ох, еще по дороге обратно в мой… в лагерь, где были наши бараки, я уже слышал шум мотора, газового мотора, который работал с таким высоким… Вы понимаете, звук газового мотора, и потом крик. Они начинали… Они начинали кричать, очень громко, вот так: “Аааах…” - очень громко, даже громче, чем шумел мотор. У них там был мощный мотор. Потом, минут через 15, крик становился тише… тише и наконец умолкал.

Йозеф Майер, Лейпциг, Германия. Рассказывает о том, как вел себя во время Нюрнбергского процесса бывший комендант Освенцима Рудольф Гёсс.

Он ничего не чувствовал. Он называл это трудной обязанностью. Никакого удовольствия от этого он не получал. Удовольствия он не испытывал. Я спросил: “Разве вы не забавлялись, делая это?” Я хотел испытать его, проверить, не садист ли он. Но он не был садистом. Он был абсолютно нормален. Он выполнял свой долг. Я действительно верю, что он выполнял свой долг. Он делал это… полагая, что он выполняет свой долг. Он считал это своим долгом, и он закрывал глаза на ненормальность тех поступков, которые совершал; на ту пропасть, немыслимую пропасть, в которую должно опуститься человеческое существо, чтобы выполнять такого рода обязанности. Против которых нормальный человек, по-моему, взбунтовался бы. Скорее сам умер бы, чем совершил такое. Использованы материалы с сайта «Энциклопедия Холокоста» – http://www.ushmm.org/ru/holocaust-encyclopedia

Хотите получать одну интересную непрочитанную статью в день?

Мириам Розенталь была на четвертом месяце беременности - голодная, смертельно уставшая, замерзшая, грязная и перепуганная - когда у дверей барака в Аушвице появился офицер СС в огромных черных сапогах и новой форме с громкоговорителем в руках.

Он прокричал, чтобы все беременные женщины построились. Построились, построились - ваши порции еды увеличиваются вдвое.

«Можете себе представить? - спрашивает Мириам.- Даже те женщины, которые не были беременными, встали в строй. Я стояла рядом с моей двоюродной сестрой, которая была младше меня, и не торопилась следовать их примеру. Сестра сказала: «Мириам, что ты делаешь?»

«Но меня что-то сдерживало. Кто-то за мной наблюдал. Мне кажется, это, возможно, была мама или сам Господь. 200 женщин встали в строй и все 200 отправились в газовую камеру. Я сама не знаю, почему я не вышла».

«Я спрашивала об этом раввинов. Я спрашивала очень уважаемых людей, но никто мне не ответил. Если вы верите в Бога, считайте, что это сделал Бог. Если вы верите, что это были мои родители, значит это были они - лично я так и думаю».

«Мои родители были очень хорошими людьми, щедрыми и добрыми. Может быть, именно ради них, из-за них я не вышла вперед. Я спрашивала себя об этом каждую ночь, когда лежала в постели».

Ее родители до сих пор находятся в столовой ее опрятного дома на севере Торонто. Глаза Мириам наполнились слезами. Рассказы о тех далеких днях разрывают ей сердце. Она помнит каждую мелочь. «Каждый шаг». Весь ужас. Возможно, ее тело разъедает артрит, ее ноги почти не слушаются, шея болит и в воскресенье ей исполнится 90 лет, но Мириам помнит все.

«Я еще пока не страдаю старческим слабоумием»,- улыбается она.

Решение Мириам не вставать в строй стало только началом, а вовсе не концом ее истории. Она пережила еще много таинственных поворотов судьбы, которая в последние месяцы Второй мировой войны на опустошенных просторах нацистской Германии помогла семи беременным еврейским женщинам встретиться в Кауферинге, недалеко от Дахау, где позже появятся на свет семь еврейских младенцев.

Немцы уничтожили более миллиона еврейских детей. Немцы считали их бесполезными ртами, которые необходимо кормить, поэтому детей они убивали одними из первых, наряду с больными и стариками. Некоторых детей использовали для проведения медицинских экспериментов, но новорожденных умерщвляли при рождении.

Спустя почти 70 лет после окончания войны семеро еврейских детей, рожденных в Кауферинге - три мальчика и четыре девочки - семеро самых юных спасшихся жертв Холокоста до сих пор живы и находятся в разных точках мира.

«Вот мой чудом спасшийся младенец»,- сказала Мириам, остановившись на середине фразы и улыбнувшись вошедшему в комнату 67-летнему «младенцу» Лесли.

«А вот моя чудом спасшаяся мама»,- улыбнулся ей в ответ Лесли Розенталь.

Мириам Розенталь, в девичестве Мириам Шварц, родилась в городе Комарно в Чехословакии 26 августа 1922 года и была самой младшей из 13 детей в семье. Ее отец Яков был фермером.

«Меня баловали,- рассказывает она.- У меня было прекрасное детство. Я постоянно спрашивала у мамы, когда придет моя очередь выходить замуж».

Мириам вместе со своей матерью Лаурой встретились со свахой из Мискольца в Венгрии. Проглядывая записную книгу свахи, где была собрана информация о достойных холостяках, Мириам нашла своего Кларка Гейбла - красивого, как кинозвезда, сына торговца скотом - его звали Бела Розенталь. Молодые люди поженились в Будапеште 5 апреля 1944 года. Мириам приколола розу к вороту своего платья, чтобы прикрыть желтую звезду Давида.

Их медовый месяц оказался коротким. Спустя несколько коротких месяцев после свадьбы Белу отправили в трудовой лагерь, а Мириам - в Аушвиц. Затем ее перевели в Аугсбург на работу на фабрику Мессершмитта. Тем временем ребенок, которого она носила, рос.

Однажды на фабрику пришли два офицера СС с рычащими собаками на поводке и потребовали выдать им беременных женщин. Они повторили свое требование второй раз.

«Я должна была поднять руку, - рассказывает Мириам.- Беременность уже была заметна, и, если бы я не подняла руку, всех этих женщин убили бы. Как я могла не поднять руку? Девушки рыдали, провожая меня. Офицеры СС посадили меня на пассажирский поезд, что было очень необычно. Там была женщина, обычная немка, которая сказала: «Фрау, что с вами? У вас выпали все волосы. На вас обноски. Вы откуда, из психиатрической лечебницы?»

«Она понятия не имела - эта немка - какие ужасы немцы творили с заключенными. Я сказала ей, что я не из лечебницы и что я направляюсь в Аушвиц - в газовую камеру. Она посмотрела на меня так, будто я была сумасшедшей, открыла сумку и достала немного хлеба. Как же быстро я его съела. Я была до смерти голодной».

В это время офицеры СС курили в стороне, а когда вернулись, они объявили Мириам, что ей невероятно повезло, потому что крематориям в Аушвице «капут». Вместо этого Мириам доставили в Кауферинг I, лагерь недалеко от Дахау, лично довели ее до его ворот и назвали номер, вытатуированный у нее на левом предплечье - его можно прочесть до сих пор.

«Они сказали «Прощайте, фрау, удачи!» Можете себе представить? - продолжает Мириам.- Я отправилась с этот лагерь, меня проводили в подвал, и угадайте, кого я там встретила?»

Еще шесть беременных женщин, которые плакали, смеялись, поддерживали друг друга, болтали на венгерском, надеясь в душе на спасение. Один за одним родились дети - роды у матерей принимала еще одна обитательница подвала, венгерская акушерка, чьим единственным инструментом было ведро горячей воды.

Одна из еврейских женщин, в обязанности которой входило наблюдение за остальными, тайно пронесла в их помещение печку, которая помогала будущим матерям не мерзнуть во время суровой зимы 1945 года. Немцы нашли печку и сильно избили эту женщину, изуродовав ее тело своими дубинками.

«С тех пор я долго искала эту женщину,- рассказывает Мириам.- После того как ее избили, она сказала: «Не волнуйтесь, девочки, завтра же печка снова будет у вас».

Так и случилось.

«Он был очень красивым, белокурые волосы, голубые глаза,- вспоминает Мириам.- Эсэсовцы очень удивились, увидев его, и сказали, что он похож на арийца. Они спросили меня, не был ли его отец офицером СС.

«Я сказала, что его отцом был мой муж».

Американские солдаты заплакали, когда, освобождая узников Дахау в конце апреля, они обнаружили семерых младенцев - новая жизнь на костях покойников. Мириам попрощалась со своими сестрами по лагерю и отправилась домой в Чехословакию. Бела тоже остался в живых и вернулся в Комарно, в рваных сандалиях на ногах, которые держались на одном ремешке.

«Издалека я увидела, как он возвращается, как бежит, и я закричала «Бела, Бела». Я не могла поверить, что это он, а он бежал и звал меня по имени»,- рассказывает Мириам.

«Я не могу описать то чувство, которое он испытал, когда увидел нашего ребенка, когда он впервые увидел Лесли. Мы плакали и не могли остановиться».

Бела сказал, что Лесли «очень красивый». А Мириам сказала, что у него «твои уши».

Молодая семья переехала в Канаду в 1947 году. Бела нашел работу на фабрике по производству матрасов, но истинным его даром была умение говорить. Он был человеком слова и веры. Семья Розенталь переехала из большого города в Тимминс и Сюдбери, где Бела служил раввином, прежде чем они вернулись в Торонто в 1956 году. В течение более 40 лет они вместе управляли магазином сувениров под названием Miriam’s Fine Judaica и воспитывали троих детей, а затем внуков и правнуков. Бела умер несколько лет назад в возрасте 97 лет.

По словам Мириам, жизнь в Канаде не всегда была простой. Были времена успехов и неудач, кроме того их всегда преследовало их прошлое, болезненные воспоминания, никогда не покидавшие уголки их памяти.

Мириам часто снится один и тот же сон, что эсэсовцы приходят и отбирают у нее Лесли. Но когда она сейчас смотрит на него, сидящего рядом с ней этим теплым августовским днем, тени с ее лица уходят, потому что она знает, что у ее истории войны счастливый конец.

«Он такой хороший мальчик, - говорит Мириам.- Он навещает меня каждый день. Он знает, через что пришлось пройти его матери».

Интервью было взято в 1996 году в Бруклине (США) Фондом исторических видеоматериалов о людях, переживших Холокост (Survivors of the Shoah Visual History Foundation)

— Я родился 28 сентября 1932 года в посёлке Каменка. Тогда это была Молдавская Автономная Республика в составе Украины. В мае 1941 года я закончил второй класс, а в июне началась война. Родители долго решали, уезжать или нет, пока не стало поздно, и нам пришлось остаться.

— Когда Вы узнали о начале войны?

— По выходным дням у нас в посёлке всегда были народные гуляния. Молдаване выходили в национальных одеждах. В одно из таких воскресений я катался на велосипеде. После этого я пришёл домой. Все сидели унылые, а я был весел. Тогда тётя сказала мне, что началась война. В моём возрасте я ещё не воспринимал войну всерьёз. Была финская война, воевали, но где-то далеко, и мы этого не ощущали. Так же было и в этот раз. Позже мы стали понимать, что на этот раз всё гораздо серьёзнее. А потом, когда фашисты пришли к нам, мы уже не только понимали, но и почувствовали.

— Как Вы узнали о том, что румыны и немцы продвигаются в вашу сторону?

— Я знал только про немцев. О румынах я узнал, когда они уже пришли. Но, видимо, взрослые знали о том, что румыны должны были командовать до Южного Буга, а дальше – немцы.

— Откуда вы узнали, что советские войска отступают?

— Мы видели, как они уходили, унылые, пешком. На подводах везли оружие. А мы стояли и махали им руками.

— Были и беженцы тоже?

— Беженцев мы не видели, они проходили мимо, т.к. у нас не было железнодорожной станции, только узкоколейка.
Когда советские войска ушли, в Каменке осталось только несколько солдат. На моих глазах они взорвали здание церкви, в которой находился военный склад боеприпасов. Ими также были подорваны казармы воинской части, здание Райисполкома и ещё ряд объектов. Каменка находится в лощине Днестра, и эти солдаты забрались на холм. И когда из-за Днестра пришли румыны, они стали стрелять по ним сверху из пулемётов. Румыны в панике пустились в бегство. Они кричали:»Unde drum la Nistru?» (Где дорога на Днестр?). Таким образом эти несколько советских солдат такой ужас на румын навели! Да и сами румыны были вояки не очень… Ну а потом румыны прислали подкрепление, и, видимо, ночью те советские солдаты ушли. Румыны вошли в посёлок и начали наводить свои порядки…

— Был ли такой период, когда в посёлке не было власти?

— Дня два-три.

— И как вели себя в эти дни неевреи?

— Все сидели тихо. А евреи собирались в тех еврейских домах, у кого был второй, задний выход, чтобы можно было убежать…
В один летний день в посёлок вошла немецкая разведка, человек 15 на лошадях, молодые парни. И они стали говорить евреям: «Не убегайте! Мы никого не трогаем, мы – разведка, нас никто не интересует, но сзади идут румыны- вот они наведут порядок!»
Следующей ночью в посёлок заскочили румыны и почему-то стали стрелять в памятник Ленина. Начались грабежи, стали собирать всех евреев…

— Был какой-то специальный приказ преследовать евреев?

— Это была их политика…
В ту ночь, когда ворвались румыны, мы были в доме у соседей, у которых был задний выход. Мы выскочили и спрятались в каком-то саду. Стало светать. Мы лежали под каким-то кустом. Видимо в этом саду пряталось много евреев. Потому что мы слышали, как кого-то выводили, их крики. Мама говорила:»Это семья таких-то.» Потом была слышна автоматная очередь, т.е. их расстреляли… И так мы прятались где-то пол дня. Потом вывели и нас. И привели на Рынок. Туда согнали всех евреев, кого не расстреляли. Там на стойках стояли пулемёты. И мы там сидели три дня. Без еды, без ничего. Даже дождик немного накрапывал. По ночам вызывали людей на допросы. Спрашивали, кто где работал, кого знал. Через три дня приехал какой-то высокопоставленный армейский чин и забрал всех молодых мужчин. А остальных отпустили по домам. У нас дома всё было разграблено, разбито, невозможно было войти в комнату. Через пару дней опять всех собрали возле базара, и опять несколько дней все сидели на улице. Видимо румыны ещё не всё успели разграбить. Постепенно пожилых людей и детей опять отпустили. Через дней 10 вернулись назад молодые мужчины, которых раньше забрали. Они были худые, избитые. После этого стали привозить евреев из близлежащих деревень и местечек. Их всех расселили по еврейским домам. У нас тоже жили две или три семьи из местечка Рашково. Женщина с двумя девочками, пожилой мужчина с женой и ещё какая-то семья. В Каменке сделали что-то типа гетто, но оно ещё не было огорожено. И так мы жили до осени. Чем мы жили? Мама немного шила. А у отца было много знакомых молдaван, которые помогали нам чем могли. Кроме того, мы же были дома и у нас ещё были какие-то запасы. Приезжим было тяжелее, но мы как-то делились.

— Были ли погромы в этот период?

Именно в этот период не было…
Почти всё еврейское имущество уже было разграблено до этого местным населением. Но надо же было надевать эту одежду! А людям всё-таки было неудобно. Видимо поэтому и ставили вопрос о депортации.
А румыны продолжали грабить по ночам. Они заранее выбирали себе какой-то дом и грабили уже остатки, по мелочам. У кого-то остались серьги, у кого-то кольцо, часы… Солдаты заходили в дом и всех обыскивали. Могли и избить, если им что-то не нравилось.

Потом стали поговаривать, что нас будут выселять.
Ближе к зиме прибежал один парень из Песчанки (Винницкая область) и рассказал, что ночью к ним пришли жандармы, собрали всех евреев и увели. А его родители жили в Каменке и он убежал к ним. Недели через две в Каменку пришли те же самые жандармы (парень из Песчанки узнал их), собрали всех евреев на площади и погнали этапом. Говорили, что ведут к Южному Бугу, где были большие лагеря смерти. Было холодно, уже выпал первый снег. Дням нас гнали, а ночью расселяли на скотных дворах. Ничем не кормили, мы перебивались как могли сами. Были хорошие люди из местных, которые давали кусочек хлеба. И вот там мы двигались. Ходили слухи о том, что румыны получили телеграмму, будто на Южном Буге бушует какая-то эпидемия, и нас поворачивают в другую сторону. Нас привели в посёлок Кривое Озеро (на тот момент Одесская, а сейчас Николаевская область) и передали местным полицаям. Говорили, что мы будем работать там на каких-то заводах. На какое-то время нас оставили без надзора, и люди решили уйти обратно в Каменку. Почему, чем мы руководствовались, я не понимаю…
Мы пошли обратно точно так же, пешком, но уже, конечно, без надзора. Мы вернулись в Каменку. Было уже холодно. Дома были пустые стены…

Через три дня нас опять среди ночи подняли румыны и повели к Днестру. Нас согнали в парк. Люди стали поговаривать о том, что нас хотят топить в Днестре. Но через несколько часов ожидания нас опять погнали по этапу к Южному Бугу. На этот раз нас гнали совсем другие жандармы. Они расстреливали отстающих. А ведь среди нас были и старики, и маленькие дети, и больные. Я помню одного человека из Бессарабии. У него был парализованный отец, которого он таскал на плечах. Он бежал с ним в начало колонны и садился. А когда колонна проходила, он опять бежал в её начало. В конце концов он выбился из сил и не мог двигаться дальше. Жандарм сказал ему: «Или ты оставляешь старика, или мы убьём тебя!» Он не согласился бросить отца, и их убили обоих… И вот так каждый день, когда мы уходили, оставались трупы расстрелянных… Так мы и двигались…

В каком-то селе колхоз выделил нам три подводы. Туда посадили стариков, больных и маленьких детей. Меня тоже посадили на одну из этих подвод. И возчики решили повезти нас в лагерь смерти, находившийся в районе Бирзулы (Котовск, Одесская область). Но вы знаете как это бывает, что иногда из-за какой-то мелкой детали человек остаётся жить или погибает. Когда привезли бессарабцев, у них были кружки цвета румынского флага (Tricolor). У нас таких не было, и мне они всегда очень нравились. И когда мы заезжали на территорию лагеря, я увидел, что там лежит такая кружка. Нас выгрузили у одного из бараков, и эти подводы уехали обратно. Мы зашли в барак. Какой-то старик лежал на соломе. Наши старики тоже легли. Но меня всё мучала эта кружка. И я решил вернуться за нею. На территории лагеря я увидел ямы с незарытыми трупами. И вдруг я заметил вдали нашу колонну, где были мои родители. Я побежал за ними и догнал их. А те, кто остались в лагере, все погибли. Я один из этой группы, которую везли на трёх подводах, выжил, благодаря этой кружке…

Наступили морозы. Нас продолжали гнать дальше. С нашей семьёй произошла такая вещь. Когда нас гнали в первый раз, мы оставили старшую сестру у одной украинской женщины. Это считалось за счастье, если кто-то соглашался взять еврейского ребёнка. Люди понимали, что идут на погибель, и хотели спасти хотя бы детей. И действительно, многие спаслись именно таким образом. Так что когда нас гнали второй раз, мы уже были втроём, без сестры…

И вот так мы шли от села к селу. В одном из сёл была остановка, и нам сказали, что в этот день мы никуда не будем двигаться. И мы пошли с мамой в село на поиски еды. А когда мы вернулись, то увидели, что сарай пустой и никого нет. Видимо всех срочно подняли и погнали дальше. Мы пошли догонять нашу колонну. Нас догнал румынский солдат, который тоже, видимо, куда-то отлучался, и отстал. Он приказал нам идти за ним.
К вечеру мы добрались до какого-то села. Нам сказали, что евреев поместили в конюшне. Когда мы подошли к ней, то оттуда вышел отец и стал ругать нас за то, что мы догнали колонну. Он сказал, что пойдёт забрать сестру, а нам сказал возвращаться в Каменку, где мы и встретимся после. Сейчас я, конечно, не понимаю, как мы могли тогда согласиться на это… Но тогда нам казалось, что это имеет какой-то смысл… Больше мы не видели ни отца, ни сестру…
Мы с мамой убежали и стали скитаться от села к селу.

— А чем же вы питались всё это время, когда вас гнали по этапу, и когда вы скитались с мамой вдвоём?

— Были сердечные люди, которые выносили еду к колонне, помогали нам чем могли. Причём это были люди из беднейших. Я вам расскажу, как мы ориентировались. Если мы видели дом под жестяной крышей, мы никогда туда не заходили. Богатые нам, как правило, никогда ничего не давали. А в таком домике под соломенной крышей, который еле стоял, бедные люди всегда делились с нами чем имели…

В одном селе нас застала пурга, засыпало все дороги. Мы застряли там на пару недель. Потом была ещё одна пурга, и мы застряли в другом месте. Фактически, эти задержки нас и спасли…
Наконец, когда уже пробили дорогу, мы пришли к Днестру, недалеко от Каменки. Нам стали попадаться знакомые молдаване. И они говорили, что нам в Каменку идти нельзя, потому что там евреев убивают. Оказывается, пока мы с мамой двигались, евреи вернулись. И вернулась моя сестра тоже. Сын той женщины, которая её приютила, вернулся с плена, и ей пришлось уйти. В Каменке собралось приличное количество евреев. Нам также рассказывали, что до этого приходил мой отец. Он даже не зашёл в дом, просто сидел на ступеньках. Интересовался у местных, не приходили ли мы. Больше его никто не видел. Как мы узнали потом, его расстреляли…

Где-то в феврале 42-го всех евреев собрали ночью, вырубили прорубь в Днестре и всех утопили. Нескольким семьям всё же удалось вырваться. Одна женщина рассказывала, что она искала мою сестру, чтобы забрать её с ними. Но как раз в этот вечер сестры не было. Как говорится, ей не было суждено, и её утопили вместе со всеми…

Известен случай, когда одна женщина перед тем, как её толкали в прорубь, ухватила румына за шею у утащила с собой под воду…

А когда подошли мы, то местные молдаване уже об этом знали. Они сказали, что нам нельзя возвращаться. И мы повернули назад, в сторону Украины…
Была очень суровая зима. Мы опять шли от села к селу, и таким образом хотели добраться до Крыжополя (Винницкая область). Там было очень большое гетто. И когда до Крыжополя оставалось километров 15, мы зашли в какой-то домик погреться. Там жил один старик. Он нас покормил. И сказал: «Зачем вам идти в такой далёкий путь с ребёнком? Лучше пойдите в соседнее село, Ольшанку, до него всего 7 километров.» Мы послушались его совета, и когда пришли в Ольшанку, то оказалось, что там тоже есть евреи. Там испокон веков жили три брата с семьями. И беженцы. Там даже были наши земляки, три каменские семьи. Мы спросили у них, что нам делать, и нам посоветовали пойти к старосте. Когда мы пошли к нему, то он спросил, ничего ли у нас нет из ценностей, и сказал, что ничем не может нам помочь и сказал нам идти в Крыжополь. Но мама сказала, что она уже больше не может идти и решила на свой страх и риск остаться. И мы стали скитаться в этом селе. Оно оказалось очень большим. Там жили в большинстве своём довольно порядочные люди. Мы ночевали по разным домам. Мама помoгала хозяевам копаться в огороде. Становилось всё теплее. Одежда на нас уже поизносилась…
Один раз мы заблудились и случайно попали в центр села. Нас догнал сын старосты и сказал, что Шеф де пост (командир румынского жандармского поста) уже знает о нас, и либо мы сегодня уберёмся из села, либо нас арестуют. Мама сказала, что она больше не может никуда идти, и решила пойти сдаться в Примэрию (сельсовет). Когда мы пришли туда, мама была белая от страха. Мы сказали, что мы – евреи, и спросили, что нам делать. Нас послали к камому-то служащему, который заполнил анкеты и ознакомил нас с правилами. Мы обязаны были отмечаться у старосты каждый день утром и вечером. Нас должны были посылать каждый день по графику на работу.
И мы поселились в Ольшанке уже официально. Там было несколько домов в центре, где жили все евреи, человек 100 – 150. Дома были огорожены проволокой. Сапожники, портные и другие квалифицированные рабочие занимались своей работой. А тех, кто как и моя мама не имели рабочей профессии, посылали на сельхозработы. Я ходил вместе с мамой. По четвергам мама работала на румынском жандармском посту, находящемся в 5 километрах от Ольшанки в селе Вербка. Там постоянно что-то строили. То конюшню, то гараж, то столовую. Мама покрывала стены глиной…

— Что вы остальное время делали, как вы питались?

— Моя мама когда-то умела вязать чулки. В тот период людям не было что надеть. А у крестьян были овцы, шерсть. И мы стали вязать им чулки. А за это крестьяне давали нам муку и продукты. Я тоже научился вязать. И предложил маме делать также и кофточки. Мама не умела, но другие женщины показали мне как, и мы стали вязать кофточки. Вот этим и зарабатывали себе на жизнь.

— В каких домах вы там жили?

— В селе было много пустых домов, некоторые же эвакуировались. Нам нельзя было выходить за огороженный проволокой участок. Когда приезжал офицер из Вербки, начинались проверки. А когда он уезжал, было поспокойнее.

— Не было ли случаев погромов со стороны местного населения?

— Нет, не было. В основной своей массе люди были очень порядочные и относились к нам с пониманием.

— Вы носили определённые знаки?

— Да, носили на левой стороне груди жёлтые шестиконечные звёзды, пришитые на чёрный кружочек. Мы их делали сами. Нам мама их сшила из кусочков кожи. А один человек сделал из двух-копеечной монеты такую красивую звезду, что она была похожа на Звезду Героя… У нас могли быть серьёзные неприятности, если мы не надевали эти звёзды.

В этом селе стояли восемь немецких связистов, которые ни во что не вмешивались. Всем командовали румыны. Но немцы требовали, чтобы к ним посылали на работу. Даже и меня один раз послали перебирать картошку. Однажды приехал румынский офицер и его задело, почему немцы забирают к себе людей на работу. Он собрал евреев, пиливших в этот день немцам дрова, и приказал их избить. На крики сбежались немцы и страшно поругались с румынами. Румынский офицер кричал, что он здесь хозяин, а немцы говорили ему, что какой он, мол, хозяин, когда немцы главнее… Вот такой инцидент был тоже…

Так мы и жили там до марта 1944 года, вплоть до нашего освобождения… Как-то утром к нам прибежали люди и сказали, что видели танки со звёздами. А к одной женщине ночью приходил сын – это была разведка Красной Армии. Но люди ещё как-то сомневались. Больше всего мы боялись того, что румыны уничтожат нас, когда будут убегать. Но в ту ночь, когда Красная армия стала наступать, румыны убежали настолько быстро, что никого не успели тронуть. Через пару дней пошли штрафные батальоны – оборванные, без формы. Мы никак не могли поверить, что это Красная Армия. А через несколько дней пошла регулярная армия. Они были в погонах, и мы их испугались, т.к. до войны военные ходили в петлицах, а о смене формы мы ничего не знали. Мы вышли за пределы гетто, свободно ходили по селу, общались с солдатами и радовались русской речи. Стали появляться солдаты-евреи. Они очень удивлялись тому, что мы спаслись, т.к. до сих пор не встречали выживших евреев на освобождённых территориях…

Мы подождали, пока потеплеет, и где-то под Пасху пошли домой. Мы находились всего в 25 километрах от Каменки. Но это был уже другой жандармский округ. И тем, кто остались там, пришлось значительно хуже, чем нам.

Мы вернулись домой. Наш дом был разрушен. Мы пошли в райисполком. Люди нас знали. Председатель помог нам с жильём…

— У вас была большая семья. Вы что-нибудь знали о ваших родственниках в период войны?

— Нет, в период войны мы ничего о них не знали. Когда мы уже вернулись, то узнали о гибели отца и сестры. Через некоторое время мы получили письмо на адрес сельсовета. Мой дядя, мамин младший брат, воевавший в Красной Армии, разыскивал нас. Вот так мы и связались с ним. Первое, что он мне прислал – это пара солдатских ботинок. Они, правда, были великоваты, но зато я уже мог выйти на улицу в грязь. До этого мне вообще нечего было надеть. Если на еду мы хоть как-то ещё могли себе заработать, то с одеждой была полная беда…

— А что стало с теми родственниками, которые остались в Каменке?

— Они все погибли… Моя бабушка, другие мамины родственники. Многих гнали по этапу. Люди умирали, замерзали, их расстреливали…

— В период когда вас освободила советская армия, как к вам относились офицеры-неевреи? Не было ли проявления антисемитизма?

— Нет, не было. К нам относились очень хорошо и даже с сочувствием. Мы не чувствовали неприязни. Был какой-то единый порыв. Мы были очень довольны свободой. А потом, когда уже стали мобилизовывать местное население, и они стали проходить через село, вот там уже были разные отщепенцы, которые ещё застали оккупацию. Они, до того, как приняли присягу, вели себя по разному. Некоторые были озлоблены, что их призывают в армию, ведь многие бежали из армии во время отступления.

— А не чувствовали ли вы проявления антисемитизма со стороны местных жителей, когда вы вернулись в Каменку?

— Нет, все притихли, многие боялись, ведь были суды. В Сороках, временной столице Молдавии (до освобождения Кишинёва), работал СМЕРШ. Судили старост, пособников румын, мародёров – их всех попересажали. И я помню, мама тоже выступала в суде как свидетель.

— Что было после того, как вы вернулись в Каменку?

— Мы начали потихоньку обустраиваться. Я пошёл в школу. Потом закончилась война. С каждым днём становилось легче, было снижение цен, потом отменили карточки. Я закончил семь классов, и поступил в техникум в Одессе.

— Много евреев вернулось в Каменку?

— Нет, очень мало, по сравнению с тем, что было до войны. Но потом начали возвращаться люди из эвакуации. И опять собралось много евреев. А потом люди потихонечку начали переезжать в города. Но наша семья осталась.

"Детская книга войны" с дневниками детей о Холокосте

После начала Второй мировой войны прошло уже почти 78 лет, и тем, кто был детьми в то страшное время, уже около 80 лет и более. Даже по меркам средней современной продолжительности жизни в Израиле (81 год для мужчин и 84 года для женщин) это поколение уходит в небытие. При этом надо учитывать и то, что из шести миллионов евреев, погибших в годы Холокоста, 1,2 миллиона составляли дети — это также снижает вероятность найти переживших Шоа в современном еврейском мировом сообществе.

Среди детей того времени, живущих в настоящее время, по понятным причинам бывших еврейских беженцев Второй мировой войны существенно больше, чем тех, кто оказались на территориях, оккупированной нацистами. Кончина в прошлом году бывших малолетних узников гетто и концлагерей лауреатов Нобелевской премии писателей Эли Визеля, Имре Кертеса и писательницы, "советской Анны Франк" Марии Рольник (Рольникайте) оставила горестный след в душах читателей их произведений о пережитых в гитлеровских застенках страданиях.

Мария Рольник подростком попала в еврейское гетто Вильнюса, а затем прошла через страшные испытания нацистских лагерей смерти. Дневниковые записи, которые она вела с 14 до 18 лет, заучивая их наизусть в Вильнюсском гетто и нацистских концлагерях, превратились после войны в книгу "Я должна рассказать", переведенную впоследствии на восемнадцать языков.

Одним из первых документов о судьбах еврейских детей войны была книга на идише "Детская мартирология" (мартирология — собрание сказаний о жизни и страданиях мучеников), опубликованная в 1947 году в Буэнос-Айресе издательством "Польское еврейство". Огромное количество документальных сведений о судьбах еврейских детей в гетто и концлагерях содержится в сборниках "Нюрнбергский процесс: преступления против человечности", представленных ныне в Интернете.

Нацисты еще до Второй мировой смогли консолидировать немецкий народ лозунгом "Одна раса, одно государство, один фюрер". Придя к власти в Германии, гитлеровцы уже на государственном уровне провозглашали, что немцы "в расовом отношении выше евреев", являющихся угрозой для так называемого "германского расового сообщества". Антиеврейская политика была частью плана немецкой консолидации, ее целью стало уничтожение еврейского народа. В нацистской пропаганде утверждалось, что между евреями и животными нет никакой реальной разницы. В итоге в ходе войны полицейскими формированиями, поддерживаемыми подразделениями вермахта, СС и коллаборационистами, были убиты миллионы еврейских мужчин, женщин и детей.

Между 1941 и 1944 годами нацисты депортировали с оккупированных территорий и из стран многих своих союзников по гитлеровской каолиции в гетто и в лагеря уничтожения миллионы евреев, где они были убиты в специально созданных для этого газовых камерах. У взрослых еще была небольшая вероятность спастись, будучи отобранными для принудительного труда на немецких предприятиях. Дети, особенно в возрасте до 12 лет, в основном не имели шансов быть использованными в качестве работников и выжить. Например, в Освенциме из 216 тысяч детей постарше, депортированных в лагерь, были отобраны для принудительного труда только 6700 подростков. К концу войны лишь от 6 до 11 процентов еврейских детей в Европе остались в живых.

Дети Варшавского гетто

Дети оказались первыми жертвами массовых нацистских преступлений. Именно с них началось уничтожение евреев в огромных масштабах "индустриальным способом". В "Протоколе Ванзее" от 20 января 1942 года записано: "Рейхсмаршал Геринг назначил Гейдриха уполномоченным по подготовке окончательного решения еврейского вопроса в Европе". На их совести — миллионы погибших людей: расстрелянных, повешенных, заживо сожженных, задушенных газом. Страшное воспоминание об их "заслугах" — пяти-шестилетние еврейские дети, которых гнали в газовые камеры, а они, пытаясь спастись, показывали на свои жалкие, худенькие кулачки и говорили: "Мы еще сильные, мы можем работать!" Испытываешь невольный ужас, читая документальное распоряжение нацистских палачей, приведенное на Нюренбергском процессе: детей бросать в печи крематория живыми, не затрачивая ресурсы на умерщвление! Из этих же документов узнаем, что общее количество евреев, убитых при помощи газа в Освенциме в период между апрелем 1942 и апрелем 1944 годов, составило более миллиона человек.

О том, какие методы воспитания немецкой молодежи применялись нацистскими преступниками, свидетельствует французская подданная Ида Вассо, директор существовавшего во Львове пансиона для престарелых французов. В период оккупации немцами города она имела возможность посещать львовское гетто. Из заявления этой француженки видно, что немцы воспитывали немецкую молодежь, тренируя молодых нацистов в стрельбе по живым целям — детям, которых специально отдавали организации гитлерюгенд в качестве мишеней.

Посылая детей на смерть в газовые камеры, их чаще всего отделяли от родителей. Януш Корчак, директор сиротского еврейского приюта в Варшавском гетто, отказался покинуть обреченных на гибель детей. Он добровольно сопровождал своих воспитанников в газовую камеру, разделив их судьбу в лагере смерти Треблинка.

Среди 1,5 миллиона детей, уничтоженных нацистами и их пособниками-коллаборационистами, помимо более миллиона еврейских и десятков тысяч цыганских, были и немецкие, и польские дети с физическими и умственными недостатками. В качестве примеров могут служить расправы над цыганскими детьми в концлагере Освенцим; убийство по так называемой "программе эвтаназии" (практике прекращения жизни) в основном немецких детей, страдающих неизлечимыми заболеваниями; расстрелы вместе с родителями детей на оккупированной территории Советского Союза.

Многие еврейские и некоторые нееврейские подростки (13-18 лет), использованные в концентрационных лагерях на принудительных работах, гибли из-за тяжелейших условий труда. В гетто и концлагерях дети также умирали из-за отсутствия еды, одежды и крыши над головой. Были случаи гибели детей из-за ужасных условий в транзитных лагерях, откуда их отправляли в лагеря смерти. Врачи СС и медицинские "исследователи" в концлагерях использовали детей, прежде всего - близнецов, для медицинских экспериментов, в результате которых "подопытные" умирали.

Нацистское руководство равнодушно относилось к массовой смертности детей, так как считало, что они непригодны для какой-либо полезной деятельности. Старостам еврейских советов гетто (юденратов) порой приходилось принимать болезненные и неоднозначные решения, чтобы выполнить германские квоты на депортацию в лагеря смерти. Так, решение юденрата в Лодзи в сентябре 1942 года депортировать детей в центр убийства Хелмно было примером трагического выбора. Это сделали для выполнения требования нацистов об обеспечении определенного количества отправляемых на смерть евреев. У оставшихся в гетто взрослых все-таки было больше шансов остаться в живых в ужасных условиях.

Несмотря на уязвимость, некоторые дети умудрялись стать незаменимыми, доставляя с риском для жизни контрабандные продукты и лекарственные средства в гетто. Некоторые дети постарше участвовали как члены молодежного движения в деятельности подпольного сопротивления. Часть детей совершала побеги с родителями или другими родственниками, а иногда и сами, в семейные отряды еврейских партизан.

Судьба детей Холокоста может быть представлена в виде ряда категорий: убитые по прибытии в лагеря смерти; уничтоженные непосредственно после рождения или в лечебницах; рожденные в гетто или лагерях и выжившие, благодаря заключенным, прятавшим их; дети старше 12 лет, которых использовали как рабочую силу и некоторых — как объекты для медицинских экспериментов и, наконец, убитые во время карательных или антипартизанских операций.

В рамках компании по "защите арийской крови" расовые эксперты СС отдавали приказы насильственно перевозить детей с оккупированных территорий Польши и Советского Союза в Германию для усыновления их расово настроенными немецкими семьями. Такие дети, чей внешний вид свидетельствовал о "расовой нордической крови", должны были быть похищены и подвергнуться процессу отбора. Зачастую светлые волосы, голубые глаза или красивое лицо были достаточным основанием для "возможной германизации". В то же время, если польские и советские женщины, угнанные на работу в Германию, имели сексуальные отношения с немцами (в основном по принуждению), в результате которых наступала беременность, их заставляли делать аборт или вынашивать ребенка в условиях, влекущих за собой смерть младенца в случаях, когда по мнению "расовых экспертов" ребенок имел недостаточно арийской крови.

После погрома "Хрустальной ночи" в ноябре 1938 года некоторые страны смягчили жесткие ограничения в отношении еврейских беженцев, особенно в отношении детей. Из-за невозможности получения виз для выезда в безопасные государства многие родители предпочитали спасать своих детей, отправляя их туда одних. Очень немногие из таких семей воссоединились после войны. "Детский транспорт" был неофициальным названием усилий по спасению еврейских детей-беженцев (без родителей) между 1938 и 1940 годами. Тысячи были переправлены из нацистской Германии и оккупированных немцами территорий Европы в Британию.

Один из таких спасателей детей — Николас Джордж Уинтон (1909-2015), который перед началом Второй мировой войны в конце 1938 года организовал спасение 669 детей (преимущественно еврейского происхождения) в возрасте от двух до семнадцати лет из оккупированной немцами Чехословакии, вывезя их в Великобританию. Уинтон происходил из семьи немецких евреев, принявших крещение. Он находил для детей приют с помощью его матери, живущей в Англии. Она подыскивала там семьи, готовые принять к себе еврейских детей.

Работа Уинтона в Праге заключалась в том, чтобы организовать выезд детям; для этого необходимо было согласие властей Нидерландов, через чью территорию осуществлялся транзит, и финансовые гарантии, без которых Великобритания не допускала их прибытие в страну. В течение многих лет он хранил тайну спасения детей, но в 1988 году жена Уинтона обнаружила его записную книжку 1939 года с адресами английских семей, принявших спасённых детей. В сентябре 1994 года Николас Уинтон получил благодарственное письмо от президента Израиля Эзера Вейцмана. Еврейское происхождение Уинтона стало препятствием в присвоении ему израильского звания "Праведника мира", хотя он и являлся христианином. Такое звание, согласно статуту, присуждается только неевреям, которые спасали

Еврейские дети из Германии, прибывшие в Англию после "Хрустальной ночи"

евреев в годы нацистской оккупации Европы.

Среди праведников мира особое место занимает подвиг Ирены Сендлер (1910-2008) — польской активистки движения Сопротивления, спасшей 2500 еврейских детей из Варшавского гетто. Будучи сотрудницей варшавского Управления здравоохранения и членом Совета польской подпольной организации помощи евреям ("Жегота"), Ирена Сендлер часто посещала Варшавское гетто, где следила за больными детьми. Она, используя свое служебное положение и своих единомышленников, смогла вывезти из гетто 2500 детей, которые далее были переданы в монастыри, в польские детские дома и семьи. Маленьким детям давали снотворное, помещали в небольшие коробки с дырками, чтобы они не задохнулись, мешки и корзины, детей постарше прятали под брезентом в кузовах грузовиков и вывозили на машинах, которые доставляли в лагерь дезинфекционные средства.

Ирена Сендлер

20 октября 1943 года она была арестована по анонимному доносу. После пыток её приговорили к смерти, но праведницу спасли подкупленные охранники, которые сопровождали её к месту казни. До конца войны Ирена Сендлер скрывалась, но продолжала помогать еврейским детям. После войны она раскопала свой тайник с данными о спасённых детях и передала их в комитет польских евреев. Сирот поместили в еврейские детские дома. Позже значительную их часть переправили в Палестину. В 1965 году израильский музей Холокоста "Яд ва-Шем" присудил Ирене Сендлер звание Праведника мира.

Некоторые неевреи прятали еврейских детей, а иногда и других членов семьи, рискуя жизнью. Во Франции почти все протестантское население небольшого городка Шамбон-сюр-Линьон с 1942 по 1944 годы массово участвовало в укрывании еврейских детей. Так же поступали католические священники и католическое население в Италии и Бельгии.

Приведем письменное показание под присягой, данное в Лондоне доктором Рудольфом Кастнером, бывшим функционером венгерской сионистской организации: "В отношении венгерских евреев в Освенциме применялись следующие правила: дети не старше 12 или 14 лет, старики старше 50 лет, а также больные и люди, привлекавшиеся за совершение уголовных преступлений, сразу по прибытии отправлялись в газовые камеры. Новорожденных еврейских детей уничтожали немедленно".

В 1944 году в лагерь Освенцим-Биркенау стали в большом количестве прибывать еврейские дети из Италии и Франции. Все они были больны, страдали от голода, плохо одеты, часто - и без обуви, не имели возможности даже умываться. Во время варшавского восстания в лагерь привезли заключенных детей из Варшавы. Они были помещены в отдельный барак. В лагерь также доставили детей из Венгрии, которые работали вместе с ровесниками из Польши. Всех этих детей использовали для самых тяжелых работ. Они должны были перевозить на тележках из одного лагеря в другой уголь и другие тяжелые грузы, работали также при разборке бараков во время ликвидации лагеря. В январе 1945 года все были эвакуированы и должны были идти пешком в Германию в тяжелых условиях, под обстрелом эсэсовцев, без пищи, проходя около 30 километров в день. Дети подвергались той же системе унижения, что и взрослые, причем голод доводил до того, что они искали среди помоев и грязи картофельную шелуху.

В очерке "Лагерь уничтожения" (газета "Красная звезда" с 10 по 12 августа 1944 года, в трех номерах) специального корреспондента газеты популярного поэта военных лет Константина Симонова читаем его впечатление от посещения концлагеря Майданек в момент его освобождения: "…Барак с обувью. Длина 70 шагов, ширина 40, набит обувью мертвых. Обувь до потолка… Самое страшное — десятки тысяч пар детской обуви. Сандалии, туфельки, ботиночки с десятилетних, с годовалых…"

Многие еврейские дети из Польши, спасаясь с родителями от нацистской оккупации и гибели, оказались на территории СССР после сентября 1939 года. В 1942 году польское правительство в изгнании и руководство СССР достигли соглашения об эмиграции польских беженцев, среди них оказались около тысячи еврейских детей. В феврале и августе 1943 года они были отправлены через Тегеран в подмандатную Палестину. Выжившие еврейские дети из Румынии, находившиеся в гетто Транснистрии в годы войны, были возвращены в Румынию в декабре 1943 года и затем отправлены в Палестину.

После капитуляции нацистской Германии и окончания Второй мировой войны беженцы и перемещенные лица разыскивали своих пропавших детей по всей Европе. Тысячи осиротевших мальчиков и девочек находились в лагерях для перемещенных лиц. Многие из них вместе со взрослыми, выжившими в Холокосте, отправлялись в западные зоны оккупированной Германии, а оттуда — в еврейские поселения в Эрец-Исраэль. В рамках движения "Алият а-ноар" (ивр. — "Молодежная алия") тысячи евреев репатриировались в еврейские поселения, а позже, после образования в 1948 году еврейского государства, в Израиль.

Из еврейских детей, которые подвергались преследованиям со стороны нацистов и их союзников, лишь небольшому числу уцелевших удавалось писать дневники, которые дошли до наших дней. Они отражают всю горечь потери дома, языка и культуры; разрушительное отделение от семьи и друзей, проблему приспособления к жизни в незнакомом и страшном окружающем мире. Дети, спасшиеся на оккупированных территориях, в основном скрывались в убежищах в течение многих месяцев. Были дети и подростки, которые выдавали себя неевреями по сомнительным фальшивым документам, используя внешнее сходство с местным населением. Они были вынуждены быстро приспособиться к новой идентичности и окружающей среде. Научились откликаться на фиктивные имена, избегали языка или манер, которые могли бы указать на их происхождение. Поскольку из выживших еврейских детей часть была спрятана отдельными лицами или религиозными учреждениями с верой, отличной от иудейской, эти дети и подростки научились читать молитвы чуждой им религии, чтобы предотвратить подозрения взрослых. Одного неверного слова или жеста могли быть достаточными, чтобы поставить под угрозу жизнь как ребенка, так и его спасателей. Эти дети и те, кто их укрывал, жили в постоянном страхе, даже их голоса или топот порой могли вызвать подозрение соседей. Дети в своих дневниках описывали мучительные пути бегства, трудности, связанные с поисками безопасного убежища, постоянное чувство страха быть пойманными. Подростки пытались скрыться от немецких властей на чердаках, в бункерах и подвалах по всей Восточной и Западной Европе, их воспоминания отражают проблемы их выживания в таких условиях.

Дневники детей и подростков эпохи Холокоста зачастую затрагивают такие темы, как природа человеческих страданий и борьба с отчаянием. Их воспоминания предоставляют читателям страшный мир детей, которые жили и умирали во время Катастрофы. Дневники Анны Франк стали одной из самых читаемых книг в мире, превратив его автора в символ сотен тысяч еврейских детей, погибших во время Холокоста.

Понятно, что выжившие малолетние узники были полностью лишены детства, что всю оставшуюся жизнь жуткие воспоминания, горечь потерь и болезни, связанные с лишениями в детстве, постоянно отравляли им существование. Советское государство игнорировало проблемы еврейского населения, пережившего Холокост. Пребывание взрослых евреев в гетто и концлагерях часто расценивалось как предательство. В силу этого после войны даже бывшие малолетние узники никогда не упоминали о своем пребывании в гетто и концлагерях в разговорах с нееврейскими сверстниками. Сама тема Катастрофы находилась под негласным запретом, в основном воспевалась дружба народов в годы испытаний войны, хотя это не всегда соответствовало действительности…
Александр ВИШНЕВЕЦКИЙ